Сильные и слабые стороны когерентной концепции истины. Классическая, когерентная и прагматическая концепция истины

Блинов А.К.

Истина приписывается утверждениям, пропозициям или чему бы то ни было, что мы принимаем за первичные носители истинностного значения, либо путем определения отношений этих утверждений к вещам, которые обычно сами не являются утверждениями, либо рассматривая их отношения к другим утверждениям.

Любое представление последнего рода может быть расценено как когерентная теория истины, хотя варианты теории могут существенно различаться в зависимости от используемой концепции когерентности - т.е. собственно межпропозициональных отношений.

Когерентная теория истины характеризна для великих рационалистических систем метафизики – Лейбница, Спинозы, Фихте, Гегеля, Брэдли; согласно Ральфу Уокеру , когерентные представления свойственны Декарту, Канту, Витгенштейну и даже Куайну ; большой вклад в развитие когерентной теории знания внесли Иоахим, Бланшар, Патнэм, Гилберт Харман, Дэвидсон, Николас Решер, Кит Лерер, Лоуренс Бонжур. Согласно этой теории, мера истинности высказывания определяется его ролью и местом в некоторой концептуальной системе; сказать, что то, что сказано (носитель истины, например утверждение или пропозиция) истинно или ложно значит сказать, что оно когерентно или не когерентно системе других утверждений или пропозиций, т.е. является или не является частью этой системы. Чем более связны, или согласованы между собой наши утверждения, тем в большей степени они истинны: истинность любого истинного утверждения состоит в его когерентности с некоторым определенным множеством утверждений. Элементы такой системы должны быть связаны друг с другом отношениями логической импликации или следования: в этой связи и состоит смысл отношения когерентности. Быть когерентным системе для утверждения значит быть связанным с остальными членами системы теми же логическими отношениями, какими те связаны между собой. Проверить истинность, таким образом, значит проверить, какими отношениями данное суждение связано с остальными в системе, совместимо ли оно с системой – например, с общепринятой научной картиной мира.

В сущности, когерентная теория исходит из рациональной интуиции, которую прекрасно выразил, например, Р. Коллингвуд: "Критерием истины, оправдывающим его (историка) утверждения, никогда не служит тот факт, что их содержание было дано ему источником". Помимо принятия запечатленных древним хронистом фактов, историк должен еще учитывать некоторый (конструируемый им) критерий достоверности, с помощью которого он решает, являются ли эти факты истинными. Коллингвуд приводит пример:

Светоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать римские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония не потому, что какой-нибудь более совершенный источник противоречит ему, ибо, конечно, у меня нет таких источников. Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочинениям Тацита, я не могу считать, что Светоний прав... я могу включить то, о чем поведал Тацит, в собственную связную и цельную картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония.

Любой источник может быть испорчен: этот автор предубежден, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещен из своего временного слоя неопытным археологом, а тот - невинным кроликом. Критически мыслящий Историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл .

По мнению Р.Уокера, основных предпосылок, приводящих к когерентизму, три.

Когерентная теория дает способ избежать картезианского скептицизма. Если истина зависит не от отношений между нашей мыслью и потенциально непостижимой действительностью, но конституируется в пределах нашего мышления, то не остается никаких оснований для скептицизма в духе Декартова malin g e nie - никаких опасений, что мир не будет совпадать с нашим представлением о нем.

Некоторые формы верификационизма с необходимостью влекут за собой обязательство к когерентизму.

К когерентной теории ведет антропоцентризм относительно понятий и правил, восходящий к Канту и твердо связанный в современном философском сознании с поздним Витгенштейном.

Как представляется, можно добавить еще минимум одну - возможно, наиболее важную:

с помощью когерентной теории мы можем оценивать истинность тех утверждений, для которых мы не можем - в данный момент или вообще, принципиально - установить их соответствие фактам. Это относится не только к ситуациям, подобным описанной Коллингвудом: такова значительная часть нашего обыденного знания. Более того, и во многих из тех случаев, когда нам доступна эмпирическая верификация, мы не прибегаем к ней, удовлетворяясь согласованностью с другими поддерживаемыми нами полаганиями.

В выполнении этих запросов состоит явная методологическая привлекательность когерентной теории. Ее умеренные версии генетически связаны с антропологическим и лингвистическим поворотами в эпистемологии, и в этой парадигме обладают особенно заметной объяснительной силой.

Наиболее общие проблемы, связанные с пониманием истинности как когерентности, вытекают из фундаментального аргумента против когерентизма (в версии, соответственно, британских идеалистов), сформулированного Расселом:

Возражение когерентной теории состоит в том, что она предполагает более общее значение истины и лжи в построении своего когерентного целого, и это более общее значение, хотя и обязательно для теории, не может быть объяснено средствами самой теории. Пропозиция "Епископ Стаббс повешен за убийство", как нам говорят, не согласуется со всей полнотой истины или с опытом. Но это означает, когда мы исследуем это, что нам известно нечто, что не согласуется с этой пропозицией. То, что не согласуется с этой пропозицией, должно быть чем-то истинным; вполне возможно построить связное целое, полностью состоящее из ложных пропозиций, где "Епископ Стаббс повешен за убийство" найдет себе место. Одним словом, частичные истины, из которых составлена полная истина, должны быть такими пропозициями, которые обычно называют истинными, а не такими, которые обычно называют ложными; когерентная теория не дает никакого объяснения различию, обычно выражаемому словами "истинный" и "ложный", и нет никаких свидетельств в пользу того, что система ложных пропозиций не могла бы, как в хорошем романе, быть столь же последовательной, как и полностью истинная система .

Это возражение Рассела состоит в том, что когерентность как определение истины терпит неудачу, потому что нет никакого доказательства того, что может существовать только одна когерентная система. В самом деле, это сильный аргумент против любой чистой версии когерентной теории истины и многих умеренных версий. (Чистые версии утверждают, что истинность всех истинных утверждений состоит в когерентности, а умеренные версии - что по крайней мере некоторых.)

Согласно аргументу епископа Стаббса, если мы понимаем когерентность так, что фактически любая внутренне непротиворечивая пропозиция или утверждение может входить в некоторые достаточно большие когерентные системы пропозиций, то когерентная теория не может отличать истинные утверждения от ложных. Точнее, она не может объяснять, почему принцип бивалентности, вида

Если P истинно, то не- P не истинно

должен быть справедлив. Если мы полагаем этот принцип конститутивным для нашей теории истины, то мы должны отвергнуть такой подход.

Наиболее известен здесь релятивистский контраргумент: достаточно дифференцированные и внутренне когерентные системы утверждений вполне могут быть взаимно несовместимы, поэтому истина должна соответственно восприниматься относительно системы; нет абсолютной истины или ложности, поскольку граница между истинным и ложным не может быть проведена безотносительно к остальным утверждениям, и т.д. Однако когерентная теория не обязательно должна принимать релятивистскую форму: скорее некоторое специфическое множество полаганий будет признаваться в ней привилегированным, а истина - определяться как когерентность в пределах именно этого множества. Но будет ли это являться возражением на аргумент епископа Стаббса - это будет очевидно зависеть от того, как далее характеризуется отношение когерентности.

Возникающие здесь проблемы таковы. Если когерентная система должна быть системой всех истинных утверждений, то нам не представляется возможным установить истинность отдельного суждения прежде, чем мы каким-то образом не выясним, какая именно система является системой всех истинных утверждений, а такой возможности у нас нет. Если мы сравниваем суждение с системой наших обыденных представлений или с какой-либо научной теорией, то его несовместимость с этими представлениями или с этой теорией будет означать ложность данного суждения только на том основании, что нам кажется, что эти представления или эта теория истинны. Но нельзя исключать такой возможности, что могут иметься две в равной степени всеобъемлющие, но разные или даже несовместимые между собой когерентные системы - как тогда решить, какая из них - система истинных пропозиций и какую следует избрать как основу для проверки других суждений?

Согласно реалистическим представлениям, даже значительно редуцированным, такая проблема должна интерпретироваться как проблема онтологического статуса истинностных операторов. Из двух (конкурирующих) систем истинных пропозиций нам следует выбрать, тривиально, ту, которая истиннее. Но в рамках когерентной концепции мы не должны обращаться к подкреплениям "со стороны" - свойствам внешнего мира, вообще любым внеязыковым импликациям. Любое онтологическое требование здесь означало бы апелляцию к метафизическому реализму - т.е., в данном случае, к корреспондентным интуициям. Между тем когерентная теория заключает о своих предметах совершенно иными способами.

Дональд Дэвидсон

В этой статье я отстаиваю то, что может быть названо когерентной теорией (coherence theory) истины и познания, и успех моего тезиса, связанного с такой тео­рией - которая вовсе не является альтернативой корреспондентной теории (correspondence theory) - зависит от аргумента, предназначенного выявить, каким образом связность (coherence) есть одновременно и соответствие (correspondence).

Значимость данного вопроса очевидна. Если связность представляет со­бой критерий истинности, мы непосредственным образом выходим на эпистемологическую проблематику; у нас есть основание полагать, что многие наши убеждения находятся в отношении связности со многими другими, а в этом случае у нас есть основание полагать, что многие наши убеждения истинны. Если же дело обстоит именно так, то, по всей видимости, первичные условия для познания удовлетворены.

Можно было бы попытаться отстоять когерентную теорию истины, отка­завшись от решения той же задачи относительно когерентной теории позна­ния - на том, к примеру, основании, что у того, кто придерживается некого связного набора убеждений может отсутствовать причина полагать свои убеж­дения связными. Хотя такое и маловероятно, но, действительно, мы имеем пра­во предположить, что кто-то, имеющий, с одной стороны, истинные убеждения и, с другой, - достаточные основания их придерживаться, окажется неспосо­бен дать себе верный отчет об этих последних. Этого кого-то точнее всего сле­довало бы определить как одновременно имеющего знания, и не знающего, что он их имеет: он считает себя скептиком. Одним словом, это - философ.

Оставив в стороне различные аномальные случаи, мы могли бы сказать, что звено, связующее истину и знание - это значение, а если значения опреде­ляются объективными условиями истинности, то возникает вопрос: как мы можем знать, что эти условия удовлетворяются - ведь для этого нам стало бы необходимым противопоставить то, в чем мы убеждены, и реальность; пред­ставление же о таком противопоставлении абсурдно. Однако, если связность есть критерий истины, то связность есть в то же время и критерий суждения о том, выполняются ли объективные условия истинности, и нам более нет нуж­ды объяснять значение, базируясь на каком бы то ни было предполагаемом противопоставлении. Итак, мой девиз таков: соответствие без конфронтации. Имея верную эпистемологию, мы становимся способными быть реалистами во всех направлениях. Мы можем принять объективные условия истинности - реалистическое отношение к истине - в качестве нашего доступа к значению, и иметь право настаивать на том, что наше познание есть познание объектив­ного мира, независимого от нашего же мышления или языка.

Насколько мне известно, не существует теории, заслуживающей назва­ния «единственно возможной» когерентной теории, поэтому я позволю себе в общих чертах охарактеризовать то воззрение, которое я намерен отстоять. Оче­видно, что не всякий последовательный набор интерпретированных предложе­ний содержит исключительно истинные предложения - подобный набор может состоять всего лишь из последовательного предложения S и другого, которое

"Перевод выполнен Колопотиным М. В. по изданию «Truth and Interpretation: Perspectives on the Philosophy of Donald Davidson». Ed. By E. LePore. Oxford, 1986, P. 307-319

является отрицанием S. Сколько бы еще последовательных предложений мы не добавляли в этот список, это ничего бы не поменяло: мы вполне способны пред­ставить себе бесконечное количество максимально последовательных описа­ний неких состояний, которые, в то же время, не будут описаниями нашего мира.

Моя когерентная теория строится вокруг убеждений, или предложений, считающихся истинными кем-то, кто их понимает. Здесь я не хочу настаивать на том, что всякий возможный связный набор убеждений истинен (или содер­жит в большинстве своем истинные убеждения), ввиду отсутствия ясности по поводу того, что вообще возможно. Утверждать, что вариативность возможно максимальных наборов убеждений принципиально сопоставима по масштабу с вариативностью возможно максимальных наборов предложений - значило бы впадать в крайность. И тогда не было бы смысла настаивать на том, что когерентная теория касается именно убеждений, а не предложений или пропо­зиций. Но мы знаем и о других взглядах на возможные ресурсы нашей способ­ности быть в чем-то убежденным, и согласно им преобладающая истинность равно свойственна как всем актуально существующим связным системам убеж­дений, так и всем возможным. Разница между приведенными двумя представ­лениями о том, в чем мы способны быть убеждены, зависит от того воззрения, которого мы придерживаемся относительно природы убеждения, относительно его интерпретации, его причин, относительно тех, кому оно принадлежит и отно­сительно его структуры. Для меня убеждения - этот состояния людей, имеющих намерения, желания, органы чувств, и это такие состояния, которые находятся в причинной взаимосвязи с событиями, происходящими как внутри, так и вовне тел их носителей. И тем не менее, даже при всех этих ограничениях, существует слиш­ком много вещей, в которых люди убеждены, и еще больше вещей, в которых они способны быть убеждены. Когерентная теория применима ко всем таким случаям.

Естественно, некоторые убеждения ложны. Основной смысл понятия убеж­дения в том и состоит, что оно предполагает потенциальный зазор между тем, что считается истинным, и тем, что на самом деле истинно. По этой причине связность сама по себе, вне зависимости от тщательности и основательности ее определения, не может гарантировать истинности конкретного убеждения. Все, в чем может удостоверить когерентная теория, это истинность большин­ства убеждений в некотором связном и целостном их наборе.

Подобное постулирование позиции может быть в лучшем случае рассмотрено в качестве предположительного, ибо, по всей вероятности, реального ме­тода подсчета убеждений не существует, а посему не вполне ясно, что означа­ет такая вещь, как истинность большинства убеждений некого человека. Бо­лее конструктивным был бы постулат, согласно которому, если некое конк­ретное убеждение находится в отношении связности со значительной массой всех убеждений вообще, то мы имеем право опираться на презумпцию о пред­почтительности его истинности.

В свете такой презумпции каждое убеждение оказывается оправданным на фоне связного и целостного набора убеждений, к которому оно принадлежит, как, впрочем, оказывается столь же оправданным и всякое намеренное действие, предпринятое рациональным агентом (т. е. тем, чьи убеждения, желания и акты выбора могут быть названы связными в смыс­ле теории принятия решений, разработанной Бейсом). Итак, повторимся: если знание есть оправданное истинное убеждение, то, по-видимому, совокупность истинных убеждений кого-то, последовательно их придерживающегося, и со­ставляет знание. Это заключение, слишком неясное и поспешное, чтобы быть справедливым, содержит в себе зачаток важной истины, и как раз с ней будет

связана моя дальнейшая аргументация. Пока же, я лишь отмечу некоторые проблемы, заслуживающие рассмотрения в данном контексте. Чего именно требует связность? Насколько она предполагает включение в себя опыта ло­гической индукции, насколько важна для нее истинная теория (если таковая вообще существует) фактического подтверждения? Если никто не обладает пол­ностью последовательным набором убеждений, какие именно из убеждений вле­кут за собой - через посредство связности - презумпцию истинности? Неко­торые из этих проблем по мере продвижения моей аргументации мы сможем рассмотреть в более четкой перспективе.

Должно быть ясно, что я никоим образом не надеюсь определить истину при помощи понятий связности и убеждения. Истина совершенно прозрачна по сравнению с убеждением и связностью, и я рассматриваю ее понятие как при­митивное. В приложении к высказываниям и предложениям истина демонстри­рует свою точно отраженную Конвенцией Т дисквотационную характеристи­ку (т. е. способность снимать кавычки с того предложения, о котором она ска­зывается), и этого вполне достаточно для того, чтобы зафиксировать область ее применения. Конечно же, относительно некоего языка или кого-то, говоря­щего об истине можно сказать больше, чем говорит о ней Конвенция Т; это все, что передается от одного языка или говорящего к другому. Конвенция Т и три­виальные предложения типа «"Трава зелена", произнесенное англоговорящим, истинно тогда и только тогда, когда трава зелена» сообщает нам лишь то, что истинность высказывания зависит только от двух вещей: от того, что значат высказанные слова, и от того, как устроен мир. Нам не требуется никакой допол­нительной точки релятивизации - будь то концептуальная схема, субъективное видение вещей или перспектива. Два интерпретатора, в сколь угодно большой сте­пени не схожие культурно, лингвистически или мировоззренчески, могут быть не­согласны относительно истинности некого высказывания, но лишь в том случае, если различны их мнения относительно того, как обстоят дела в общем для них мире, или того, что значит данное высказывание.

Из этих простых наблюдений, я полагаю, мы имеем право сделать два вы­вода. Во-первых, истина есть соответствие с тем, как устроен мир. (Не суще­ствует прямой и недвусмысленной формулировки этого постулата; чтобы обес­печить ясность нам необходимо введение дополнительного понятия удовлет­ворения или выполнимости [условий истинности. - прим. перев.], в терминах которой и характеризуется истинность 2). Значит, если когерентная теория при­емлема, она должна быть в ладу с корреспондентной теорией. Во-вторых, тео­рия познания, допускающая нашу способность знать по истине, должна быть нерелятивизованной и не-интерналистской разновидностью реализма. Так что, если когерентная теория познания приемлема, она должна быть в ладу с подоб­ной разновидностью реализма. Как мне кажется, моя разновидность реализма отличается как от описанного Хилари Патнэмом интерналистского реализма, так и от его же метафизического реализма". Это не интерналистский реализм, потому что интерналистский реализм ставит истину в зависимость от концеп­туальной схемы, а подобная идея не кажется мне конструктивной 4 . Фактичес­ки

* см. мою статью «True to the Facts», The Journal of Philosophy (1960), P. 216-234 "Hilary Putnam, Meaning and the Moral Sciences (Routiedge and Kegan PauL Lon., 1978), P. 125 * См. мою статью «On the Very Idea of a Conceptual Scheme», в Proceedings andAddresses of the American Philosophical Association (1974), P. 5-20. (Русский перевод- «О самой идее кон­цептуальной схемы» в сб. «Аналитическая философия. Избранные тексты». Сост. А. Ф. Грязнов. МГУ, 1993, С. 144-159.-прим. переводчика.)

кн, основной причиной принятия на вооружение когерентной теории является бессмысленность идеи дуализма концептуальной схемы и «мира», который ей предназначено описать. Однако мой реализм это и не патнэмовский метафизи­ческий реализм, ибо главная характеристика последнего - «радикальная не-эпистемичность», а из нее вытекает, что самые разработанные наши исследования и самые обоснованные идеи и теории могут быть ложны. Я полагаю, что независимость убеждения и истины друг от друга предполагает возможность быть ложным лишь для каждого из наших убеждений. И, конечно же, когерен­тная теория не может допустить возможную неправильность их всех.

Но почему бы и нет? Ведь, кажется, бесспорно, что связность некоторого убеждения в рамках существенного корпуса ему подобных - при условии на­личия оснований полагать преимущественную истинность последнего - гово­рит в пользу того, что это убеждение истинно. И тем не менее, как связность сама по себе способна предоставить базис для убеждения? Для оправдания од­ного убеждения вернее всего было бы прибегнуть к помощи других. Но в ре­зультате - вне зависимости от практической устойчивости наших убеждений - мы получили бы необходимость примириться с философским скептицизмом.

Это скептицизм в одном из своих самых традиционных облачений. Он за­дается вопросом: почему все мои убеждения не могли бы, пребывая в совер­шенной связности друг с другом, быть ложными относительно реального мира? Простое признание абсурдности (если не вредности) попытки противопостав­ления наших убеждений - по одиночке или в целом - и того, о чем они, не может считаться ни ответом на поставленный вопрос, ни даже демонстрацией его бессмысленности. Коротко говоря, даже такая нестрогая когерентная тео­рия, как моя, должна дать скептику основание считать связные убеждения ис­тинными. Приверженец когерентной теории не может допустить того, чтобы подтверждение этому было получено извне системы убеждений, и в то же вре­мя ничто внутри последней не сможет дать подобного подтверждения, за ис­ключением того случая, когда будет продемонстрировано, что его основатель­ность покоится - в конечном счете или непосредственно - на чем-то таком, что было бы вместе и достоверным, и независимым от внешних факторов.

Чтобы дать отличительную характеристику когерентных теорий, обычно отсылают к решению вопроса, может, и должно, ли оправдание убеждений иметь Конец. Однако такая отсылка не может очертить позицию, она лишь предлага­ет форму, которую может принять соответствующий аргумент. Ведь суще­ствуют сторонники когерентной теории, которые считают, что некоторые убеж­дения служат основанием для остальных, и в то же время есть возможность утверждать, что, несмотря на потенциальную бесконечность обоснования, од­ной связности недостаточно. Я бы назвал отличительной характеристикой ко­герентной теории тот тезис, что основанием для убеждения в чем бы то ни было может служить лишь другое убеждение. Приверженец такой теории отвергает, как бессмысленное, требование отыскать основание или источник оправдания убеждений в чем-то другом, нежели они сами. Как об этом пишет Рорти: «нич­то не может считаться оправданием убеждения помимо того, в чем мы уже убеждены, и невозможно выйти за пределы наших убеждений или языка, чтобы там, вовне, найти какой-то иной критерий, помимо связности» 5 . В этом, как вы можете убедиться, я полностью согласен с Рорти. Отличаются же наши пози­ции (если они отличаются) в том, остается ли актуальным вопрос:

г Richaid Rorty, Philosophy and the Minor of Nature (Princeton University Press, Princeton, (1979), P. 178

«Как если для нас "невозможно выйти за пределы наших убеждений или языка, что­бы там, вовне, найти какой-то иной критерий, помимо связности"- для нас все же возможно иметь знание об объективном публичном мире, не созданном нами, и вести о нем осмысленный разговор?». Я убежден в актуальности этого вопроса, но подозреваю, что Рорти так не считает. е(ли этот так, то он, долж­но быть, полагает, что я заблуждаюсь, пытаясь ответить на этот вопрос. Как бы то ни было, вот мои соображения на этот счет.

Для начала было бы весьма полезным вкратце перечислить причины, вы­нуждающие нас перестать искать основание знания за пределами наших убеж­дений. Под «основанием» в данном случае я конкретю имею в виду эпистемологическое основание убеждений, источник их оправдания (justification).

Попытки подобного оправдания, которые стоит рассмотреть прежде все­го, стараются связать убеждения со свидетельством наших чувств: ощуще­ний, восприятий, данного, опыта, чувственных данных, потока переживаний. Все подобные теории должны объяснить по крайней мере две вещи: каково кон­кретно то отношение между ощущением и убеждением, что дает первому возмож­ность оправдания последнего? и почему мы должны считать собственные ощуще­ния заслуживающими доверия?

Простейшей идеей в данном направлении было бы отождествить некото­рые убеждения с ощущениями. Так, например, Юм, по всей видимости, не де­лал различия между восприятием зеленого пятна и восприятием того, что пят­но зеленое. (Можно сказать, что не последним фактором, повлиявшим на это, была двусмысленность слова «идея».) Другие философы, не преминув отме­тить ошибку Юма, попытались достигнуть того же результата и устранить разрыв между восприятием и суждением при помощи формулировки таких суж­дений, которые не выходят за пределы констатации существования некоторо­го восприятия (ощущения, представления) - что бы это ни значило. Подобные теории не оправдывают убеждений на основании ощущений, а пытаются оп­равдать некоторые из убеждений путем утверждения тождества их эпистемического содержания с эпистемическим содержанием ощущений. Это воззрение сталкивается с двумя трудностями: во-первых, если базовые убеждения в сво­ем содержании не выходят за пределы соответствующих ощущений, то из них невозможно вывести что бы то ни было относительно объективного мира; и, во-вторых, таких убеждений попросту не существует.

Более оправданным методом аргументации было бы утверждать, что мы не можем ошибаться относительно того, какими вещи предстают для нас. Если мы убеждены в том, что имеем некоторое ощущение, то так оно и есть; такое утверждение считается аналитической истиной, или фактом, относящимся к нашему употреблению языка.

Объяснить эту предполагаемую соотнесенность ощущений и определен­ных убеждений так, чтобы избежать скептицизма касательно существования других сознаний, представляется весьма сложной задачей, а за отсутствием в нашем распоряжении адекватного решения последней, должны возникнуть со­мнения по поводу последствий, которые влечет эта соотнесенность в связи с другой задачей - задачей оправдания. Как бы то ни было, кажется совершен­но неясным, если следовать предложенному аргументу, как именно ощущение оправдывает убежденность в этом ощущении. Скорее имело бы смысл ска­зать, что оправдания подобным убеждениям вообще не требуется, ибо из суще­ствования убеждения вытекает существование ощущения, а значит, из суще­ствования убеждения вытекает его собственная истинность. Если на этом ос­тановиться, мы вновь оказываемся в рамках еще одной когерентной теории.

Подчеркивание роли ощущения или восприятия в эпистемологических воп­росах является плодом одного очевидного соображения: ощущения суть то, что связывает мир и наши убеждения, и они обладают преимущественным правом оправдания последних по той причине, что они довольно часто оказываются нами осознанными. Проблема, с которой мы столкнулись, заключается в том, что, по всей видимости, оправдание зависит от осознанности, каковая есть лишь другое имя убежденности.

Позволим себе более смелое предположение. Допустим, что ощущения сами по себе, вербализованы они или нет, оправдывают некоторые убеждения, в свою очередь уже выходящие за пределы того, что дано посредством ощущения. Тогда, при определенных условиях, наличие зрительного ощущения мигающе­го зеленого света оправдывало бы убеждение в том, что зеленый свет мигает. Наша проблема в том, чтобы усмотреть, каким образом ощущение оправды­вает убеждение. Конечно, если у кого-то есть зрительное ощущение мигающе­го зеленого света, весьма вероятно, что, при определенных обстоятельствах, зеленый свет действительно мигает. Мы можем сказать об этом, так как знаем об ощущении этого кого-то, но он не может этого сказать, так как мы предпо­лагаем, что оправданность присуща ему без того, чтобы обязательно зависеть от наличия у себя убеждения относительно собственного ощущения. Допус­тим, он убежден в том, что у него не было такого ощущения. Будет ли тогда ощущение по-прежнему оправдывать его убеждение относительно объектив­ного существования мигающего зеленого света?

Отношение между ощущением и убеждением не может быть логическим, ибо ощущения не являются ни убеждениями, ни каким бы то ни было другими пропо­зициональными установками. Что это, в таком случае, за отношение? Ответ, мне кажется, очевиден: это причинное отношение. Ощущения являются причи­ной некоторых убеждений, и именно в этом смысле их можно назвать основани­ем или источником этих убеждений. Однако причинное объяснение убеждения не способно продемонстрировать нам, как и почему убеждение оправдано.

Проблема превращения причины в основание вновь встанет перед антико-герентистом, если он попытается ответить на наш второй вопрос: что оправ­дывает убеждение в том, что наши чувства не обманывают нас систематичес­ким образом? Ведь даже если ощущения оправдывают убеждение в наличии ощущения, нам все равно остается неясным, как они оправдывают убеждение в существовании событий и объектов вне нас.

Куайн уверяет нас, что с научной точки зрения «нашим единственным ис­точником информации о внешнем мире является воздействие световых лучей и молекул на наши чувствительные поверхности»". Меня же в этом утвержде­нии беспокоит то, как нам следует понимать слова «источник» и «информа­ция». Несомненно, правда, то, что события и объекты внешнего мира высту­пают причиной наших убеждений относительно внешнего мира, и что большая часть этих причинных связей (если не все они полностью) конституируются в рамках наших органов чувств. Тем не менее, понятие информации может быть применено в прямом, неметафорическом смысле, лишь к порождаемым такой причинностью убеждениям. Поэтому «источник» надо понимать просто как «причину», а «информацию» - как «истинное убеждение» или «знание». И вновь оправдание убеждений, причинно порожденных нашими чувствами, ус­кользает от нашего взгляда 7 .

6 W. V. Quine, «The Nature of Natural Knowledge», in Mind and Language, ed. S. Guttenplan, (Clarendon Press, Oxford, 1975), P. 68

7 Многие другие куайновские утверждения говорят о том, что он надеется ассимили-

Должно быть, рассмотренный нами подход к решению проблемы оправда­ния неверен. Мы пытались представить его в следующем виде: у человека име­ются все его убеждения о мире - т. е. все его убеждения. Как он может ска­зать, что они истинны или скорее всего истинны? Только лишь, как мы предпо­ложили, связав свои убеждения с миром, сопоставив некоторые из своих убеж­дений, одно за другим, с чувственно данным, или, возможно, представив сово­купность всех их перед судом опыта. Но всякое такое противопоставление не имеет смысла, ибо ясно, что мы не можем выпрыгнуть из своей кожи для того, чтобы выяснить, что же является причиной тех внутренних событий, которые выступают предметом нашего осознавания. Введение новых опосредующих или новых сущих в причинную цепочку - например, ощущений или наблюде­ний - лишь делает более очевидной эпистемологическую проблему. Ибо если опосредующие есть лишь причины, они не выполняют задачу оправдания тех убеждений, конкретной причиной которых они являются, а если они сообщают информацию, то всегда возможна их ошибочность. Мораль очевидна. Так как мы не можем жестко привязать к таким опосредующим истинность, нам вообще не следует говорить о чем-то опосредующем наши убеждения и их объекты в мире. Несомненно, что причинное опосредование присутствует. То, об отсутствии чего мы должны твердо помнить, это опосредование эпистемическое.

Некоторые распространенные взгляды на язык приводят к дурной эпистемологии. Конечно, это не случайно, ведь теории значения связаны с эпистемологией благодаря своим попыткам прояснить, как определяется истинность всякого предложения. Если знание значения предложения (знание того, как дать корректную его интерпретацию) предполагает, или само по себе является зна­нием того, каким образом его можно посчитать истинным, то теория значения поднимает тот же вопрос, над решением которого мы бились, ибо присвоение предложению значения потребовало бы определить, что могло бы оправдать утверждение этого предложения.

В этом случае когерентист скажет, что бес­полезно искать источник оправдания где бы то ни было вовне других предло­жений, считающихся истинными, эпистемологический фундаменталист (foundationalist) же станет пытаться, так сказать, привязать к невербальной опоре хотя бы некоторые слова или предложения. Подобного взгляда, я думаю, придер­живаются и Куайн и Майкл Дамметт.

ровать понятие сенсорных причин и понятие очевидного (evidence). В «Слове и объек­те» (Word and Object, MIT Press, Massachusetts, 1960), С. 22, он пишет, что «поверхнос­тные возбуждения... исчерпывают наш доступ к внешнему миру». В «Онтологической относительности» (OntoSogical Relativity, Columbia University Press, New York, 1969), С. 75, мы читаем, что «В конечном счете, вся очевидность на которой кто бы то ни было может основываться, приходя к своей картине мира, это стимуляция его чув­ственных рецепторов». На той же странице: «Два кардинальных догмата эмпириз­ма остаются неуязвимы.... Один гласит, что если и есть очевидность для науки, она есть прежде всего чувственная очевидность. Другой... что всякое привязывание зна­чений к словам должно основываться в конечном счете на чувственной очевиднос­ти». В «Корнях референции» (Roots of Reference, Open Court Publishing Company, Illinois, 1974), С. 37-38, Куайн дает «наблюдения» характеристику базовых «и в подкрепле­нии теории и в научении языку», и продолжает: «Что есть наблюдения? Они - зри­тельные, слуховые, тактильные, обонятельные. Они, что очевидно, чувственны, а поэтому субъективны. ... Не следует ли нам сказать, что наблюдение есть ощуще­ние...? Нет...» Далее Куайн перестает говорить об ощущениях и начинает говорить о предложениях, описывающих ощущения. Однако понятно, что подобные предло­жения, в отличие от самих ощущений, не могут играть роль очевидного до тех пор, пока у нас нет основания считать их истинными.

Несомненно, Дамметт и Куайн это не одно и то же. Конкретно, они расхо­дятся по поводу холизма, той позиции согласно которой истинность предложе­ний должна проверяться для их совокупности, а не для каждого в отдельности. Также они расходятся, что вытекает из предыдущего, относительно того, по­лезно ли различать предложения на синтетические и аналитические, и может ли удовлетворительная теория значения предполагать одновременно ту неопре­деленность, на неизбежности которой настаивает Куайн. (Что до меня, то и в том, и в другом, я верный ученик Куайна.)

Меня же здесь занимает то, что и Куайн, и Дамметт согласны в базовом принципе, который гласит, что все относящееся к значению должно быть от­слежено как укорененное в опыте - или в данном, или в неких типах сенсор­ной стимуляции - в чем-то посредующих между убеждением и привычными объектами, по поводу которых наши убеждения складываются. Как только мы делаем этот шаг, мы открываем двери скептицизму, ведь мы должны тогда допустить, что значительное количество- возможно, все- предложения, ко­торые мы считаем истинными, могут фактически быть ложными. А это уже звучит иронически: попытка сделать доступным значение делает недоступной истину. Когда значение истолковывается при помощи такой эпистемологии, истина и значение с необходимостью должны быть разведены. Можно, конеч­но, устроить их принудительный союз, переопределив истину как то, в утвер­ждении чего мы оправданы. В этом случае, однако, мы соединим неразрывны­ми узами совсем другую пару.

Возьмем, к примеру, куайновский тезис о том, что все, касающееся значения (информационной ценности) предложений наблюдения, определяется типа­ми сенсорной стимуляции, являющимися причиной приверженности говоряще­го к высказываемому или наоборот. Это удивительно изобретательный спо­соб взять все самое привлекательное в верификационистских теориях и при этом не быть обязанным говорить о значениях, чувственных данных, или ощу­щениях; он впервые придал какой-то смысл тому, что возможно - и следу­ет - разработать то, что я называю теорией значения, без необходимости в том, что Куайн называет значениями. Как бы то ни было, этот куайновский тезис, как и другие формы верификационизма, ведет к скептицизму. Ибо оче­видно, что сенсорные стимуляции, которые испытывает некий человек могут быть тем, что они есть, и при этом мир снаружи будет оставаться весьма от них отличным.

Куайновский метод, обходящийся без значений, довольно сложен и делика­тен. Он привязывает значения некоторых предложений непосредственно к ти­пам стимуляции (каковые также, составляют ту очевидность, которая застав­ляет быть приверженным к высказанному в этом предложении), но значение остальных предложений определяются тем, как они условно связаны с ориги­нальными, т. е. предложениями наблюдения. Факт подобной условной связи не позволяет четко размежевать предложения, считающиеся истинными по свое­му значению, и предложения, считающиеся истинными на основании наблюде­ния. Куайн говорит об этом, показывая, что если удовлетворителен один спо­соб интерпретации высказываний говорящего, то таковы и многие другие. Это учение о неопределенности перевода, как его назвал Куайн, не следует счи­тать ни таинственным, ни угрожающим. Оно не более таинственно, чем тот факт, что температура может быть измерена по шкале Цельсия или по шкале Фаренгейта (или по такой, которая использует какую бы то ни было линейную трансформацию используемых в первых чисел). Это учение также ничему не

угрожает в силу того, что сама процедура, демонстрирующая степень неопре­деленности, в то же самое время демонстрирует, что поступающая в наше рас­поряжение определенность - это все, что нам нужно.

На мой взгляд, стирание черты между аналитическим и синтетическим спас­ло философию языка как серьезную дисциплину, показав, как возможно ей за­ниматься, не используя того, чего и не может быть, а именно: детерминирован­ных значений. Я, в свою очередь, предлагаю прекратить делить предложения на предложения наблюдения и все остальные.

Ибо различение предложений, убеждение в истинности которых оправдано ощущениями, и предложений, убеж­дение в истинности которых оправдано лишь посредством апелляции к другим, считающимся истинными, предложениям, столь же изначально обречено для когерентиста как и различение убеждений, оправданных ощущениями, и убеждений, оправданных лишь апелляцией к другим убеждениям. Соответствен­но, я предлагаю отказаться и от той идеи, что значение или познание укорене­но в чем-то, что заслуживает считаться окончательным источником очевидно­сти. Нет сомнений, значение и познание зависят от опыта, а опыт, в конечном счете - от ощущений. Но эта «зависимость» есть зависимость причинная, а не зависимость, подразумеваемая понятиями очевидности или оправдания.

Я представил мою проблему так хорошо, как только сумел. Попытка эмпирического фундирования значения или познания ведет к скептицизму, в то время, как когерентная теория на первый взгляд неспособна дать убежденно­му в чем-то какое бы то ни было основание считать, что его убеждения, при условии связности, являются истинными. Мы оказались в ситуации выбора между неверным ответом скептику и отсутствием всякого ответа ему вообще.

Наша дилемма не является истинной. Для ответа скептику необходимо показать, что некто, имеющий (более или менее) связный набор убеждений, одновременно имеет основание предполагать, что большинство из них не ока­жутся заблуждениями. Мы уже показали абсурдность поиска оправдывающе­го основания для всей совокупности убеждений - чего-то вне этой совокупно­сти, могущего быть использованным нами для проверки или сопоставления с ним наших убеждений. Решение нашей проблемы должно, в таком случае, состо­ять в том, чтобы найти такое основание для предположения, что большинство на­ших убеждений истинны, которое не являлось бы очередной формой очевидности.

Мой аргумент имеет две части. Для начала я скажу о том, что верное понимание речи, убеждений, желаний, намерений и других пропозициональныхустановок человека приводит нас к заключению о том, что большинство его убеждений должны быть истинны, а поэтому будет законным предположить, что всякое из них, в случае если связность объединяет его с большинством ос­тальных, истинно. Далее я перейду к тезису о том, что всякий, имеющий мысли, а поэтому в особенности всякий интересующийся, есть ли у него хотя бы какое-то основание считать себя в общем и целом не заблуждающимся относительно природы окружающего его мира, должен знать, что есть убеждение, а также знать, как убеждения в принципе идентифицируются и интерпретиру­ются. Поскольку все это - самые общие факты, неизбежно имеющие место при нашем общении с другими людьми, или при наших попытках такого обще­ния, или даже если мы только думаем, что общаемся с другими, в некотором весьма строгом смысле о нас можно сказать, как об имеющих презумпцию в пользу преимущественной истинности чьих бы то ни было убеждений, вклю­чая и наши собственные. Поэтому для человека бессмысленно требовать какого-то дополнительного удостоверения; оно лишь добавилось бы к его

набору убеждений. Все, что от него требуется, это признать, что убеждение по самой природе отсылает к своей истинности.

Убеждение может быть продемонстрировано как отсылающее к своей ис­тинности путем рассмотрения того, что детерминирует существование и со­держание убеждений. Убеждение, как и другие так называемые пропозицио­нальные установки, является дополняющим по отношению к разного вида фак­там: поведенческим, нейрофизиологическим, биологическим и физическим. Указать на это нужно не для того, чтобы стимулировать - в определениях или законах - редукцию психологических феноменов к чему-то более базово­му, и уж точно не для того, чтобы заявить о каком-то эпистемологическом приоритете указанных фактов. Смысл этого указания в верном понимании. Мы получаем определенную информацию о природе пропозициональных ус­тановок, когда систематически соотносим их одну с другой, а также с феноме­нами других уровней. Поскольку пропозициональные установки глубоко пере­плетены, мы не имеем возможности понять природу одной, сперва поняв природу другой. Как интерпретаторы мы пробиваем себе путь сразу ко всей их системе, во многом завися от типа их взаимоотношений.

Рассмотрим, к примеру, взаимозависимость убеждения и значения. Значе­ние предложения зависит частично от внешних обстоятельств, которые повлекли за собой некоторую степень убедительности последнего; и частично от отно­шений - грамматических, логических, или еще менее четких - которые дан­ное предложение имеет к другим предложениям, считающихся истинными с разной степенью убежденности в этом. Поскольку эти отношения сами по себе непосредственно переводятся в разряд убеждений, легко видеть, как значение зависит от убеждения. Убеждение, однако, зависит от значения в равной степе­ни, ибо единственную возможность выяснить подробное строение убеждений и индивидуировать их предоставляют только предложения, которые говорящие и интерпретирующие говорящих используют, чтобы выразить или описать убеж­дения. Если мы, в таком случае, хотим пролить свет на природу значения и убеждения, нам следует начать с того, что не предполагало бы знания ни того, ни другого. Совет Куайна, которым я собираюсь в основном воспользоваться, заключается в том, чтобы принять за фундамент предполагаемую привержен­ность (prompted assent), а именно причинно-следственную связь между привер­женностью какому-либо предложению и причиной такой приверженности. Это верная позиция, с которой следует начать идентифицировать убеждения и зна­чения, так как приверженность говорящего некому предложению зависит и от того, что он хочет им сказать, и от того, каковы его убеждения о мире. При этом все же возможно знать, что говорящий привержен некому предложению без того, чтобы знать, что значит предложение в том виде, в каком оно выска­зано им, или какое убеждение им выражается. Одинаково очевиден и тот факт, что с того момента, как предложению, которому привержен говорящий, дается интерпретация, ему (говорящему) приписано некое убеждение. Если верные теории интерпретации не уникальны (не ведут к единственно верным интер­претациям), то же справедливо и для приписывания убеждений - в том виде, конечно, в каком они связаны с тем, что сообщают конкретные предложения.

Говорящий и желающий быть понятым не может систематически обманывать его вероятных интерпретаторов по поводу того, привержен ли он высказывае­мым им предложениям - т. е. считает ли он их истинными. Таким образом, значе­ние, и, как связанное с ним, убеждение принципиально открыты публичному опре­делению. В дальнейшем я собираюсь воспользоваться пр

© 2003 г. В.В. Ляшов

К ВОПРОСУ О КОГЕРЕНТНОЙ ТЕОРИИ ИСТИНЫ

С чем связано обращение к полузабытому вопросу о когерентной теории истины? Общим местом в публикациях, касающихся проблем истины, всегда было деление теорий истины на корреспондентскую (логической экспликацией которой считается теория А.Тарского), когерентную и прагматическую. Сейчас признано, что эти теории отражают разные аспекты и характеристики истинного знания: гносеологический, семантический, эпистемологический и социально-культурный. С этим трудно не согласиться, но можно подвергнуть сомнению, остающуюся неизменной точку зрения, сводящую семантическую теорию истины к концепции А. Тарского.

Теория истины базируется на некоторых не логических факторах, вырастающих из теоретико-познавательной сферы, и отражает определенный этап развития научного познания, показывающего, что эмпирически-чувственное знание не носит универсального характера ни как непосредственная основа познания, ни как некоторый критерий истинности наших знаний. В то же время теоретическая область знания, которая становится все более высокой по степени абстракции, напрямую не связана с эмпирическим уровнем. Эта связь осуществляется через серию опосредующих, промежуточных ступеней, поэтому нельзя установить истинность компонентов теоретической сферы напрямую, через непосредственное обращение к объективному, чувственному верификатору, который вообще отсутствует в подавляющем ряде случаев. «Поскольку эмпирический язык отображает действительность, постольку для него сохраняется классическое понятие истины как соответствия действительности. Но теоретические предложения не говорят о реальных вещах и явлениях, поэтому они признаются истинными или правдоподобными лишь постольку, поскольку с их помощью выводимы истинные эмпирические предложения» . То есть следует учитывать, что понятие истинности теоретических суждений должно существенно отличаться от понятия истинности эмпирических суяедений и это отличие должно базироваться на расширенном понимании реальности, включающей в себя не только эмпирические объекты, но и теоретические конструкты. Такое обобщенное понятие истинности в теоретическом познании получило название семантической истинности, так как оно является отношением между сужениями и системой абстрактных объектов.

Стандартная семантическая теория истины А. Тарского, реализуемая в теории моделей, работает для атомарных высказываний и базируется на определенных гносеологических и онтологических предпосылках: универсум теории непуст, все термины в ее языке обозначают объекты в универсуме этой теории и, следовательно, функция истинности всюду определена. Но при рассмотрении языков, содержащих необозначающие термины, установление

истинности таких высказываний проблематично. Поэтому возникает необходимость определения истинности компонентов логико-теоретической сферы познания внутри нее самой, исходя из ее внутренней природы, отвлекаясь от эмпирических факторов познания.

Другим моментом является то, что само развитие знаний закономерно ставит задачу построения научных систем, охватывающих важнейшие результаты определенного этапа познания, которые подлежат обобщению и систематизации. Каяедая научная система, выражающая определенный результат в развитии некоторой отрасли познания, представляет собой единство идей, принципов, понятий, всех ее логических компонентов и категорий. Поэтому важным элементом современного процесса познания следует считать выявление и анализ различных структур изучаемых явлений, в которых элементы получают смысл и значение истинности лишь как компоненты определенной тотальности.

Исследования, связанные с рассмотрением нестандартных концепций семантической истины, и в частности истинностно-значной семантики показали, что в них, в отличие от стандартной, отсутствует механизм соотнесения с нелингвистической областью, а значит, и аспект корреспонденции. Истинность предложения зависит не от соотнесения с миром, а от его синтаксической связанности с другими предложениями в системе теории. Эго позволяет предположить, что в истинностно-значной семантике реализуется когерентный аспект теории истины .

Теория когерентности базируется на идее, что все истинные высказывания формируют одну взаимосвязанную систему, в которой они имеют свое определенное место согласно логическим связям. Эта фундаментальная идея берет свое начало еще в античной философии и уже просматривается у предшественников Сократа, в частности, у Парменида. Наиболее ярко она проявилась у Аристотеля во «Второй аналитике». Новую жизнь эта традиция приобрела у И. Канта и его последователей. В наше время когерентную теорию защищали Ф. Брэдли, А. Эвин, С. Кэмбел, Б. Бланшард и, конечно, Н. Решер .

По своей сути когерентная теория истины не является однородной доктриной, исторически она представлена в трех формах: философской, рассматривающей природу реальности как когерентную систему; логической, трактующей определение истины в терминах согласованности, и логикоэпистемологической, задающей критерий истины, заключающийся в установлении взаимной согласованности утверждений в контексте теории.

Нас будут интересовать вторая и третья доктрины. Дж. Коген отмечает, что большинство современных исследователей «...считает, что корреспондентская теория лучше чем когерентная раскрывает природу истины, и трактует когерентность как общее условие, которому должно удовлетворять множество утверждений для того, чтобы они были признаны истинными» .

Как уже отмечалось, источником когерентного понимания истины является идея системы. В когерентной теории сказать, что высказывание истинно или ложно, означает, что оно согласуется или не согласуется с системой других высказываний. Поэтому когерентность в этой теории есть отношение одних утверждений к другим, а не согласованность с реальностью, фактическим положением дел. Не останавливаясь на специальных характеристиках этого отношения, подчеркнем основные черты когерентной теории истины:

Истинность высказывания определяется в терминах когерентности его с другими высказываниями: возможность квалификации высказывания как истинного зависит более всего или исключительно от его взаимосвязи, совместности с другими высказываниями в некотором специальном смысле;

Вопрос об истинности высказывания носит контекстуальный характер в том смысле, что в принципе нельзя установить, является ли высказывание истинным, проверяя его в изоляции от других высказываний. Эго можно сделать только в совокупности с другими высказываниями;

Истинные высказывания составляют непротиворечивую систему - некий механизм, который не может функционировать без какой-либо из его деталей;

Этот системный механизм должен обладать значительной полнотой, чтобы охватить в своем описании область реальных объектов. Соответственно область истины определяется контекстуальным рассмотрением совместности элементов, и в этой системе действуют непротиворечивость, связанность и всесторонность в некотором специальном смысле.

Главная причина, по которой отвергается когерентная теория истины, заключается в том, что если попытаемся каким-либо образом изменить этот смысл когерентности, т.е. заменить отношение между высказываниями отношением когерентности с фактами, то с необходимостью отойдем от сути этой теории. Тогда исследователя будет мучить вопрос: связано ли вообще понятие когерентности с понятием истины, и если да, то в какой мере и каким образом?

Действительно, истина детерминируется отношением знаний, выраженных в суждениях, к реальности, а в случае с когерентностью речь идет об отношении высказываний друг к другу. Как тогда перейти от одного к другому? Чтобы восполнить эту неопределенность, необходимо ответить на вопрос о том, какие сущности связывает между собой отношение когерентности? Когерентность не является отношением между всякими сужениями или уже истинными суждениями (в этом случае и проблемы бы не возникало). Это отношение между высказываниями особого сорта, обладающими определенными онтологическими и гносеологическими характеристиками. Такие высказывания, которые называются «данными», играют стержневую роль в когерентной теории истины. «Данные» - кандидаты в истинные предложения. Они таковы в том смысле, что при определенных условиях их можно охарак-

теризовать как истинные, выяснив, что при этом нет серьезных причин считать их ложными, т.е. они могут квалифицироваться как истинные при условии, что в теории при подобной операции не возникают какие-либо трудности или противоречия. Данное высказывание не является актуально истинным, но именно к высказываниям такого типа будут предъявлены определенные требования, позволяющие квалифицировать их как истинные всякий раз, когда возможно.

Далее следует обратить внимание на то, что по отношению к установлению истинности свойство, в соответствии с которым относят какое-либо высказывание к множеству данных, - не изолированная черта последнего, а «родовая», контекстуальная характеристика некоторой группы высказываний. Таким образом, при когерентном подходе имеем дело с истиной, относительно некоторого множества высказываний, которые являются «возможно» истинными, а не истинными в некотором абсолютном, актуальном смысле. Но тогда что мешает рассматривать понятие «быть истинным» относительно всей области исследуемых знаний? В таком случае абсолютная истина может вполне обоснованно признаваться относительной по отношению к базису, содержащему в себе абсолютно все возможные данные. Конечно, это - очень сильное допущение, которое мы никогда не сможем реализовать, но оно позволяет нам утверждать, что теоретическое содержание понятий абсолютная и относительная истина идентично - соответствие действительности. Например, если бы мы имели в своем распоряжении все возможные данные и на их основе проводилось определение относительной истины, тогда абсолютная истина была бы тождественна установленной таким образом относительной истине.

Это позволяет рассматривать относительную истину как некоторую аппроксимацию к абсолютной. Конечно, из того, что множество данных требует, чтобы некоторое высказывание было истинным, не следует, что оно истинно. Здесь существует различие между тем, что каким-то образом гарантируется в языке теории и тем, что есть на самом деле, поэтому когерентная истина служит в какой-то мере приближением к «реальной истине». В этом смысле абсолютная истина - тот идеал, к которому стремится человеческое познание и который является главным регулятивом в научных исследованиях.

Кроме того, возникает вопрос о роли субъекта и объективных и субъективных моментах семантического понятия истины, базирующегося на теории когерентности.

Семантическая теория предполагает абстракцию как совокупного или идеального исследователя, так и реального. Абстракция первого неявно допускает, что он имеет полное знание относительно множества всех логически возможных миров и истинных утверждений о них, а второго обусловливает понимание возможных миров как результата его познавательной деятельности, обращенной к актуальному миру.

При когерентном подходе активность познающего исследователя как раз реализуется в процессе семантического анализа в процессе построения истинностного множества. В этом случае высказывание будет истинным, если субъект-исследователь может построить некоторое множество предложений и «встроить» в него исходное высказывание. Успех этой операции зависит от деятельности по построению истинностного множества. Но каковы тогда объективные моменты, определяющие его? Конечно, если нам необходимо ответить на вопрос: что есть истина вообще, т.е. рассматривать это понятие, не соотнося его с каким-то множеством высказываний, то в этом случае решающее значение приобретает переход от понятия «истинно относительно посылок» просто к понятию «истинно». Возможность подобного перехода детерминируется сущностью множества данных, т.е. того множества высказываний, в системе которого определяется истинность отдельных высказываний. Точно так, как в дедуктивной логике переход от релятивной истины к абсолютной или фактуальной гарантируется истинностью посылок, так и в когерентном подходе этот шаг гарантируется той же самой природой кандидатов в истинные высказывания. Эго связано с тем, что данное множество имеет определенный истинностно-соотнесенный характер, т.е. некоторые исходные высказывания, входящие в него, уже должны быть истинными. Действительно, если считается, что истина заключается в когерентности высказываний друг с другом в системе, то уже предполагается, что некоторые простые высказывания в системе, с которыми соотносятся новые - истинны. Если же отвергается это, то возникает ситуация аналогичная настройке како-го-либо музыкального инструмента. Можно настроить одну струну по камертону, а остальные - на основе определенных регулятивов (количества полутонов от одной ноты к другой). И аккорд, взятый на этом инструменте, будет гармонировать с миром звуков. Но, если же произвольно настраивать ту же самую исходную струну, и далее действовать так же, то вероятность диссонанса с миром звуков велика, хотя инструмент настроен по законам гармонии. Чтобы это было не так, надо в музыке обладать абсолютным слухом или в теории познания быть идеальным исследователем. Получается, что истина -камертон, а логика когерентности - правила гармонии.

Поскольку задача любой теории истины носит двоякий характер: во-первых, дать определение понятию «истина» как характеристике высказывания и, во-вторых, задать условия, при которых можно с уверенностью прилагать характеристику «истинно» к данному высказыванию, в теории когерентности реализуется критериальный аспект теории истины. Это значит, что семантическая теория истины реализует в себе различные, связанные между собой иерархически, гносеологические аспекты корреспонденции и когерентности, выполняющие разные методологические функции.

Литература

1. Войшвилло Е.К., Никифоров А.Л. Проблема взаимоотношения эмпирического и теоретического знаний// Диалектика научного познания. М., 1978. С. 415.

2. Ляшов В.В. Когерентная теория истинности и истинностно-значная семантика // Логико-философские исследования. М., 1991. Вып. 2.

3. Rescher N. The coherence theory oftruth. W., 1980.

4. Cohen L.J. The coherence Theory of Truth // Philosophical Studies. 1978. Vol. 34, № 4, P. 351 -360.

Проблемы классической концепции

Классическая концепция истины

Концепция, согласно которой истина есть соответствие мыслей действительности, называется классической. Она называется так потому, что является древнейшей из всех

концепций истины. Именно с нее и начинается теоретическое исследование истины.

Классическая концепция истины философски неоднородна. Она получила различные философские интерпретации - как материалистические, так и идеалистические. Эти интерпретации различались пониманием сущности познавательного процесса, природы действительности. Однако при всем этом их объединяло убеждение, что действительность может быть показана, воспроизведена в системе знаний. Это убеждение всегда было основополагающим принципом классической концепции.

Несмотря на свою философскую разнородность, классическая концепция всегда стояла ближе к материализму, чем к идеализму. Попытки приспособить ее к идеализму оканчивались неудачей и в конечном счете приводили к ее пересмотру. Лишь в рамках материализма она получила свое наиболее полное развитие.

В западной философии классическую концепцию истины именуют иногда теорией соответствия или корреспондентской теорией истины. Эти названия, строго говоря, не тождественны. Понятие «корреспондентская теория» является более широким. Оно, как мы дальше покажем, охватывает большой круг самых разнообразных гносеологических теорий, определяющих истину через понятие соответствия, включая классическую концепцию.

Истоки классической концепции истины восходят к античной философии. Первые попытки ее теоретического осмысления были предприняты Платоном и Аристотелем. Платону принадлежит следующая характеристика понятия истины: «...тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе,- лжет...» *. Аналогичным образом характеризует понятие истины и Аристотель в своей «Метафизике»: «...говорить о сущем, что его -нет, или о не-сущем, что оно есть,- значит говорить ложное; а говорить, что сущее есть и не-сущее не есть,- значит говорить истинное» 2.

Возникнув в античный период, классическая концепция истины стала доминирующей в теории познания. Это обстоятельство связано с тем, что она наиболее полно

" Платон. Соч. в трех томах, т. 1. М., 1968, стр. 417.

2 Аристотель. Соч. в четырех томах, т. 1. М., 1975, стр. 141.

соответствовала целям познания, включая и научное познание.

Центральным понятием классической концепции является понятие соответствия мыслей действительности. Какое содержание вкладывается в это понятие? Нужно заметить, что понятие соответствия не однозначно. В некоторых случаях оно употребляется для характеристики процесса называния, т. е. отношения между именем и вещью. В классической концепции под соответствием понимается нечто другое. Когда говорят о том, что мысль соответствует действительности, имеют в виду следующее: то, что утверждается мыслью, действительно имеет место. Понятие соответствия, таким образом, совпадает с понятиями «воспроизведение», «адекватность».

Другое важное понятие классической концепции - понятие действительности, или реальности. Когда познание ориентировано на внешний мир, то это понятие отождествляется с понятием объективного мира. Такого взгляда на действительность придерживались не только материалисты, но и объективные идеалисты, например Платон. Однако в контексте теории истины такая трактовка действительности является все же узкой. Принятие ее означало бы ограничение классической концепции рамками познания только внешнего мира. Но эта концепция претендует на универсальность, на применение понятия истины не только к мыслям, обращенным к объективному миру, но и к мыслям, относящимся к объектам любой природы, в том числе к мысленным объектам. Так, следующие два предложения:

Земля - планета Солнечной системы, Уравнение Шредингера - линейное уравнение - суть истинные предложения. Несмотря на различие референтов предложений, классическая концепция в обоих случаях рассматривает истинность предложения как его соответствие действительности. Под действительностью она понимает не только то, что является элементом внешнего мира, но и то, что просто имеет место.

В любом ли случае мысль, соответствующая действительности, может быть квалифицирована как истина? Здесь существенное значение имеет то, что представляет собой мысль с точки зрения своей логической формы. Рассмотрим выражения: атом водорода, перпетуум мобиле. В логическом плане они суть понятия. Первое имеет референт в реальном мире, второе - нет. В послед-

нем случае понятие не имеет объективного содержания. Однако упомянутая логическая форма в любом случае лишена истинностного значения". В логической литературе почти общепринято считать, что носителями истинностного значения могут быть суждения или высказывания, представленные повествовательными предложениями. Например, высказывания: Атом водорода имеет один протон и Перпетуум мобиле не существует в природе - являются истинами.

В зарубежной философской и логической литературе, преимущественно англо-американской, иногда проводится различие между просто повествовательными предложениями и утверждениями. Некоторые авторы считают, что истина связана не с любыми повествовательными предложениями, а только с теми, которые имеют характер утверждений. Такой точки зрения придерживается, в частности, Д. Хэмлин2. Эта точка зрения приводит к релятивизации понятия истины.

Истина, по Хэмлину, есть свойство утверждений, представленных в виде предложений. Однако является ли данное предложение утверждением или нет - это существенно зависит от контекста. Допустим, мы переводим с английского на русский следующее предложение: Cambridge is situated in seventy mile from London.

Русским эквивалентом этого предложения будет предложение: Кембридж расположен на расстоянии семидесяти миль от Лондона.

Такое предложение, по Хэмлину, не носит характера утверждения, а рассматривается просто как перевод иностранного текста. Поэтому оно лишено истинностного значения. Однако мы можем выйти за рамки данного контекста и рассматривать его как утверждение о Кембридже. В этом случае предложение обретает истинностное значение.

Таким образом, по Хэмлину, одно и то же предложение в одном контексте будет иметь истинностное значение, а в другом - нет. Д. О’Коннор, в отличие от Хэмлина, считает, что в данном случае мы имеем дело не с относительностью понятия истины, а с двумя различ-

" По мнению Д. П. Горского, в некоторых случаях понятию можно приписывать истинностное значение. См. Д. П. Горский. Проблемы общей методологии наук и диалектической логики. М., 1966, стр. 321.

2 W. Hamlyn. The theory of knowledge. N. Y.-L., 1971.

ными значениями истины - истиной в «слабом» смысле и истиной в «сильном» смысле. Первая характеризует предложения, которые являются просто дескриптивно адекватными. Вторая - предложения, которые, будучи дескриптивно адекватными, утверждают описываемое ими положение дел".

Но не все утверждения, с точки зрения классической концепции, являются носителями истинностных значений. Наряду с теми, которые имеют истинностное значение, существует класс утверждений, которые не являются ни истинными, ни ложными. Утверждения, являющиеся носителями истинностных значений, характеризуются рядом специфических признаков, отличающих их от утверждений, лишенных истинностных значений. Приведем некоторые из них.

Истинными могут быть лишь правильно сформулированные в данном языке предложения. Например, тригонометрическое равенство tg 45° =1 представляет собой истинное утверждение, а неравенство tg 45°>1-ложное утверждение. Но выражение 45° tg=l не является ни истинным, ни ложным. Оно лишено смысла.

Обычно в классической концепции в качестве истинных принимаются только такие предложения, которые являются дескриптивными предложениями, т. е. имеют характер описаний. Предложения, не являющиеся дескриптивными, считаются лишенными истинностного значения. К таковым принадлежат предложения: Приходите вовремя, Вы очень хорошо сделали, что пришли вовремя, и т. д.

Чтобы предложения могли иметь истинностное значение, они должны быть не просто дескриптивными, а дескриптивно определенными. Например, x>4 или х+6=у представляют собой неопределенные утверждения и не могут быть квалифицированы ни как истинные, ни как ложные. Напротив, утверждения «Существует х такое, что x>4» и «4+6==10» являются дескриптивно определенными и вместе с тем истинными.

Может показаться, что вопрос о том, имеет ли данное предложение истинностное значение, является философски нейтральным и может быть решен на основе чисто логических соображений. Действительно, в некоторых конкретных случаях он не связан с философией. Но, как

" D. O"Connor. The correspondence theory of truth. L, 1975, p. 81.

свидетельствует история философии, в особенности современной, в наиболее существенных своих проявлениях он все же носит философский характер, его решение зависит от принятых философских установок.

Яркой иллюстрацией его философского характера служит обсуждение вопроса о том, имеют ли истинностное значение «метафизические» (т. е. философские) высказывания и методологические принципы. Неопозитивисты, которые ввели в качестве критерия содержательности требование верифицируемости, отвергают истинностное значение как для первых, так и для вторых. С этой точкой зрения не могут согласиться сторонники диалектического материализма, которые считают неопозитивистский принцип верифицируемости чрезмерным ограничением, не совместимым ни с научной философией, ни с частными науками.

Сторонники классической концепции истины на первых порах полагали, что определяемая ею цель - соответствие мыслей действительности - может быть достигнута сравнительно просто. Они в явной или неявной форме исходили из следующих предположений: действительность, с которой непосредственно имеет дело человек и которая является предметом его познания, не зависит от самого знания; мысли могут быть приведены в простое однозначное соответствие с действительностью; имеется интуитивно ясный и не вызывающий сомнений критерий, позволяющий установить, соответствуют мысли реальности или нет; теория, определяющая истину как соответствие действительности, логически непротиворечива. Однако путь классической концепции ийтины оказался не столь простым, как он представлялся ее основоположникам. Эта концепция столкнулась с целым рядом проблем, которые послужили поводом для ее критического пересмотра. Укажем некоторые из них.

1. Проблема природы познаваемой реальности. Человек в своем познании непосредственно имеет дело не с объективным миром «самим по себе», а с миром в том его виде, как он им чувственно воспринимается и концептуально осмысливается. Факты, которым соответствует истинное знание и которые определяются как то, что имеет место, являются элементами не объективного,

а чувственно воспринятого и концептуально осмысленного мира.

Такая ситуация создает определенные трудности, в особенности для первых, «наивных» вариантов классической теории. О"Коннор описывает их следующим образом: «Согласно корреспондентской теории истины, факты являются не зависящими от мышления предпосылками истины, которым должны соответствовать наши убеждения, если они истинны. Но факты не являются не зависящими от мышления и не могут быть таковыми, ибо они... несут концептуальную нагрузку. Мы можем признать фактуальными только те аспекты нашего опыта, которые мы узнаем и интерпретируем посредством наших понятий»".

Согласно английскому философу П. Стросону, сами объекты, о которых говорится в утверждениях, не являются фактами. Факты связаны с утверждениями таким образом, что если мы исключаем из мира утверждения, то мы исключаем из него и факты. Стросон пишет: «Факты есть то, что утверждения (когда они истинны) утверждают. Они не являются тем, о чем утверждения говорят» 2. Факты, которым должны соответствовать утверждения, являются «псевдоматериальным коррелятом» этих утверждений. Такая трактовка фактов может иметь, по мнению Стросона, роковые последствия для корреспондентской теории и, в частности, для классической концепции истины. Если факты не являются элементами объективного мира, а представляют собой познавательное содержание истинных утверждений, то, как полагает Стросон, утверждения не могут быть истинными благодаря фактам. Ибо никакое эмпирическое утверждение не может быть истинным благодаря своему собственному значению.

2. Проблема характера соответствия мыслей реальности. Классическая концепция истины в ее «наивной» форме рассматривает это соответствие как простое копирование реальности мыслями. Исследования соответствия знаний действительности показывают, однако, что это соответствие не является простым и однозначным. Оно сопряжено с целым рядом конвенций, соглашений. В глазах философов, которые представляют себе классическую

" D. O"Connor. The correspondence theory of truth, p. 67.

2 Цит. по: G. Pitcher. Truth. Englewood Cliffs, 1964, p. 38.

концепцию истины только в ее наивной форме, указанные моменты выглядят как опровержение последней. Так, Д. Хэмлин пишет в связи с этим: «Часто говорят, что корреспондентская теория не может быть даже основой для оценки некоторого положения как истинного. Ибо... данная теория предполагает, что существует простое отношение между языком и миром, что утверждения являются копиями мира. Язык в действительности не похож на эту копию. Поэтому данная теория ошибочна» 1.

3. Проблема критерия истины. Эта проблема сыграла исключительно важную роль в развитии классической концепции. Отчасти она связана с первой проблемой. Если человек непосредственно контактирует не с миром «в себе», а с чувственно воспринятым и концептуализированным миром, то спрашивается: каким образом он может проверить, соответствуют ли его утверждения самому объективному миру?

Проблема критерия истины не исчерпывается, однако, упомянутым аспектом. Она характеризуется еще целым рядом моментов, из которых мы отметим следующие. Еще древние скептики обратили внимание на то, что постановка вопроса о критерии истины приводит к парадоксу бесконечного регресса. Секст Эмпирик считал, что для доказательства истинности утверждения необходимо принять некоторый критерий истины. Однако сам этот критерий, представляющий собой метод распознания истинных утверждений, должен быть доказан на основе другого критерия истины и т. д. до бесконечности.

В XX в. аргумент Секста Эмпирика был возрожден логиком Нельсоном, который на его основе сформулировал «парадокс Нельсона». Этот парадокс представляет определенную угрозу для тех вариантов корреспондентской теории истины, в рамках которых принимается, что критерий истинности знаний принадлежит самому знанию.

Значительно больший резонанс в философии получила проблема критерия истинности универсальных высказываний. Если соответствие или несоответствие индивидуальных, частных утверждений «обозримо» для исследователя, то этого нельзя сказать об универсальных

" D. W. Hamlyn. The correspondence theory of truth. - «The philosophical quarterly», 1962, vol. 12, p. 193.

высказываниях, поле приложимости которых потенциально бесконечно. Универсальность предложения создает трудности для его проверки. Поскольку же универсальные высказывания являются логической формой выражения законов науки, трудности, связанные с ними, приобретают фундаментальный характер.

4. Классическая концепция в том ее варианте, в котором истина рассматривается как соответствие не только объективной, но и любой действительности, приводит к логическому противоречию, получившему название парадокса лжеца. Этот парадокс, известный еще древним грекам (Эпименид-VI в. до н. э., Эвбулид-IV в. до н. э.), состоит в следующем. Согласно классической концепции, истина представляет собой соответствие утверждения некоторому референту. Однако она не ограничивает выбор референтов высказываний. Референтом данного высказывания может быть само это высказывание. Такого рода высказывания называются самореферентными. Пусть у нас имеется самореферентное утверждение А, которое означает: А - ложно. Возникает вопрос: истинно или ложно данное предложение Л? Допустим, что А - истинно. Но А означает: А - ложно. Следовательно, если А - истинно, то А должно быть ложным. Допустим, что А ложно. Но так как А означает: А - ложно, то признание ложности А приводит к выводу, что А истинно.

Подчеркнем, что парадокс лжеца, сыгравший значительную роль в развитии современной логики (и математики), является парадоксом классической концепции истины. Он был воспринят некоторыми философами как свидетельство ее логической противоречивости.

Вышеупомянутые проблемы оказались неразрешимыми для классической концепции в ее первоначальной, «наивной» форме. Они стимулировали двоякого рода деятельность: во-первых, попытки усовершенствовать и развить классическую теорию таким образом, чтобы трудности, с которыми она столкнулась, были преодолены без отказа от ее принципов; во-вторых, критический пересмотр классической концепции и замену ее другими, альтернативными (неклассическими) концепциями и теориями истины. Рассмотрим теперь некоторые альтернативы классической концепции - когерентную и прагматическую теории истины.

Одним из направлений ревизии классической концепции истины является ее пересмотр с позиций когерентной теории, сводящей вопрос об истине к проблеме когерентности, т. е. самосогласованности, непротиворечивости знаний. Истоком этой теории послужили трудности установления соответствия знаний действительности и критерия этого соответствия, с которыми столкнулась классическая теория. Существуют два основных варианта когерентной теории истины. Один из них вводит новое понятие истины как когерентности знаний, которое предлагается вместо прежнего понятия истины как соответствия знаний действительности. Другой вариант, хотя и сохраняет классическую трактовку истины, вместе с тем утверждает, что соответствие знаний действительности может быть установлено только через когерентность, которая выступает в качестве критерия истины.

Одним из основоположников первого варианта когерентной теории принято считать Канта. Вообще говоря, взгляды Канта на проблему истины не отличаются однозначностью и последовательностью. С одной стороны, Кант провозглашает свою приверженность классической концепции истины. С другой - стремится показать, что не существует одностороннего соответствия знаний данным опыта, ибо опыт сам оказывается зависящим от форм рассудочной деятельности человека. Таким образом, по Канту получается, что существует взаимная согласованность, единство чувственного и логического, которые и определяют содержание и смысл истины. Этот момент доминирует в философии Канта, вследствие чего оценку Канта как одного из основоположников когерентной теории истины можно считать в целом справедливой.

В XX в. когерентная теория истины возрождается некоторыми представителями неопозитивизма, например О. Нейратом. Неопозитивистская версия когерентной теории исходит из того, что только метафизика может пытаться сравнивать предложения с реальным миром; позитивная же наука должна сравнивать одни предложения с другими предложениями.

Версия когерентной теории истины, связанная с именем О. Нейрата, является результатом кризиса раннего

неопозитивизма. Согласно последнему, научное знание может быть полностью сведено к протокольным предложениям - предложениям о наблюдаемых. Эта трактовка, принадлежащая Р. Карнапу, была подвергнута критике О. Нейратом, который указал, что не существует чистых протокольных предложений, обладающих абсолютной бесспорностью. Эти предложения могут быть как истинными, так и ложными. Если какое-либо протокольное предложение находится в противоречии с теоретическим предложением, формулирующим закон, то, по мнению Карнапа, единственным способом преодоления этого противоречия является изменение закона. С точки зрения Нейрата, в данной ситуации в принципе допускается возможность отказа не только от закона, но и от протокольного предложения.

Истинность научного знания заключается, по Нейрату, не в том, что это знание соответствует действительности или какой-то другой части знания, истинность которой носит абсолютный характер, а в том, что все знание представляет собой самосогласованную систему. Именно это свойство самосогласованности, или когерентности, является тем референтом, к которому относится понятие истины.

Истоками второго варианта когерентной теории истины, видимо, можно считать философию элеатов. Парменид и Зенон принимали, хотя и неявно, понятие истины как соответствия знаний действительности. Однако они считали, что это соответствие может быть удостоверено не путем наблюдений, которые не дают достоверного знания, а лишь путем установления непротиворечивости знаний. Противоречивая идея не имеет референта в реальном мире. Вместе с тем непротиворечивость идеи гарантирует правильное описание ею реального положения вещей.

Следуя этой рационалистической установке, Парменид утверждал, что мысль о существовании в природе пустоты, «небытия» является ложной, т. е. не соответствующей действительности. Ее ложность состоит в ее внутренней противоречивости. Если мы мыслим «небытие» как нечто реальное, то оно в силу этого перестает быть «небытием». Идея «небытия» есть невыразимая в мыслях идея, а поэтому ей ничто не соответствует в реальном мире. Следуя аналогичной схеме, ученик Парменида Зенон отрицал истинность идеи движения, так как эта идея

приводит к неразрешимым противоречиям - апориям («Дихотомия», «Стрела», «Ахиллес и черепаха»).

Этот вариант когерентной теории истины в несколько модифицированном виде принимается некоторыми современными западными философами и логиками. К ним относится, в частности, Н. Решер. Решер не отвергает корреспондентскую теорию истины полностью, считая ее «безусловно наилучшим образом сконструированной для ответа на вопрос о дефиниции истины» ". Поэтому понятие истины может быть принято так, как оно определяется в рамках этой теории, т. е. как соответствие знаний действительности. Однако, поскольку эта теория сталкивается с трудностями в вопросе о критерии истины, она должна уступить место когерентной концепции.

Функционирование когерентной теории как определяющей критерии истины Решер представляет себе следующим образом. Допустим, что мы имеем множество М эмпирических высказываний. Высказывания могут быть как-то связаны между собой. При этом ни одно из них не обладает истинностью само по себе. Оно может быть только кандидатом в истинные высказывания и становится таковым только относительно подмножества N тех высказываний из множества М, между которыми существует отношение взаимной когерентности. Цель когерентной теории заключается тогда в том, чтобы отделить истинные высказывания от неистинных. Ключ к решению этой проблемы состоит в нахождении во множестве М подмножества N когерентных высказываний. «Кандидаты в истины, - уточняет Решер,- квалифицируются как истины благодаря выявлению их совместимости с как можно большим числом других эмпирических высказываний» 2.

Когерентную теорию истины в ее применении к эмпирическим наукам нельзя считать достойным соперником классической теории. Она не только не преодолевает трудностей последней, но, наоборот, усугубляет их, сталкиваясь, в свою очередь, и с другими, неразрешимыми для нее проблемами. Мы отметим две из них:

а) Эта теория пытается решить проблему когерентности в логическом смысле. Однако проблема когерент-

" N. Rescher. The coherence theory of truth. Oxford, 1973, p. 9.

ности, т. е. непротиворечивости, как логическая проблема чрезвычайно сложна. Она разрешима только в простейших случаях. Но она неразрешима в достаточно сложных логических исчислениях, тем более в контексте таких наук, как физика.

б) Когерентность рассматривается как внутреннее свойство системы высказываний. Решер пишет: ««Когерентность», рассматриваемая в когерентной теории, касается вопроса об отношении одних высказываний к другим, но она не касается вопроса «когерентности» с реальностью или с фактами действительности» ". Однако в рамках такой трактовки когерентности невозможно понять, каким образом непротиворечивость знаний гарантирует их соответствие реальному миру. Очевидно, условие непротиворечивости не является достаточным условием истинности, поскольку не всякая непротиворечивая система утверждений о реальном мире соответствует реальному миру. Кроме того, это условие применительно к естественным наукам, например к физике, не всегда оказывается и необходимым. Противоречивость какой-либо теории не означает автоматически ее ложности. Она может быть показателем временных трудностей, переживаемых истинной теорией.

Итак, сторонники когерентной теории (или теорий) истины обратились к когерентности как к способу изба- -виться от трудностей, с которыми столкнулась классическая концепция истины. Но путь, который они избрали, сопряжен с еще большими трудностями. Более того, этот путь, по существу, заводит в тупик2.

Истина приписывается утверждениям, пропозициям или чему бы то ни было, что мы принимаем за первичные носители истинностного значения, либо

 путем определения отношений этих утверждений к вещам, которые обычно сами не являются утверждениями, либо

 рассматривая их отношения к другим утверждениям.

Любое представление последнего рода может быть расценено как когерентная теория истины , хотя варианты теории могут существенно различаться в зависимости от используемой концепции когерентности–т.е. собственно межпропозициональных отношений.

Когерентная теория истины характеризна для великих рационалистических систем метафизики – Лейбница, Спинозы, Фихте, Гегеля, Брэдли; согласно Ральфу Уокеру, когерентные представления свойственны Декарту, Канту, Витгенштейну и даже Куайну; большой вклад в развитие когерентной теории знания внесли Иоахим, Бланшар, Патнэм, Гилберт Харман, Дэвидсон, Николас Решер, Кит Лерер, Лоуренс Бонжур. Согласно этой теории, мера истинности высказывания определяется его ролью и местом в некоторой концептуальной системе; сказать, что то, что сказано (носитель истины, например утверждение или пропозиция) истинно или ложно значит сказать, что оно когерентно или не когерентно системе других утверждений или пропозиций, т.е. является или не является частью этой системы. Чем более связны, или согласованы между собой наши утверждения, тем в большей степени они истинны: истинность любого истинного утверждения состоит в его когерентности с некоторым определенным множеством утверждений. Элементы такой системы должны быть связаны друг с другом отношениями логической импликации или следования: в этой связи и состоит смысл отношения когерентности. Быть когерентным системе для утверждения значит быть связанным с остальными членами системы теми же логическими отношениями, какими те связаны между собой. Проверить истинность, таким образом, значит проверить, какими отношениями данное суждение связано с остальными в системе, совместимо ли оно с системой – например, с общепринятой научной картиной мира.

В сущности, когерентная теория исходит из рациональной интуиции, которую прекрасно выразил, например, Р. Коллингвуд: "Критерием истины, оправдывающим его (историка) утверждения, никогда не служит тот факт, что их содержание было дано ему источником". Помимо принятия запечатленных древним хронистом фактов, историк должен еще учитывать некоторый (конструируемый им) критерий достоверности, с помощью которого он решает, являются ли эти факты истинными.

По мнению Р. Уокера, основных предпосылок, приводящих к когерентизму, три.

 Когерентная теория дает способ избежать картезианского скептицизма. Если истина зависит не от отношений между нашей мыслью и потенциально непостижимой действительностью, но конституируется в пределах нашего мышления, то не остается никаких оснований для скептицизма в духе Декартова malin g é nie –никаких опасений, что мир не будет совпадать с нашим представлением о нем.

 Некоторые формы верификационизма с необходимостью влекут за собой обязательство к когерентизму.

 К когерентной теории ведет антропоцентризм относительно понятий и правил, восходящий к Канту и твердо связанный в современном философском сознании с поздним Витгенштейном.

Как представляется, можно добавить еще минимум одну –возможно, наиболее важную:

 с помощью когерентной теории мы можем оценивать истинность тех утверждений, для которых мы не можем – в данный момент или вообще, принципиально – установить их соответствие фактам. Такова значительная часть нашего обыденного знания. Более того, и во многих из тех случаев, когда нам доступна эмпирическая верификация, мы не прибегаем к ней, удовлетворяясь согласованностью с другими поддерживаемыми нами полаганиями.

В выполнении этих запросов состоит явная методологическая привлекательность когерентной теории. Ее умеренные версии генетически связаны с антропологическим и лингвистическим поворотами в эпистемологии, и в этой парадигме обладают особенно заметной объяснительной силой.

Наиболее общие проблемы, связанные с пониманием истинности как когерентности, вытекают из фундаментального аргумента против когерентизма (в версии, соответственно, британских идеалистов), сформулированного Расселом:

Возражение когерентной теории состоит в том, что она предполагает более общее значение истины и лжи в построении своего когерентного целого, и это более общее значение, хотя и обязательно для теории, не может быть объяснено средствами самой теории.

Это возражение Рассела состоит в том, что когерентность как определение истины терпит неудачу, потому что нет никакого доказательства того, что может существовать только одна когерентная система.В самом деле, это сильный аргумент против любой чистой версии когерентной теории истины и многих умеренных версий. (Чистые версии утверждают, что истинность всех истинных утверждений состоит в когерентности, а умеренные версии–что по крайней мере некоторых.)

Наиболее известен здесь релятивистский контраргумент: достаточно дифференцированные и внутренне когерентные системы утверждений вполне могут быть взаимно несовместимы, поэтому истина должна соответственно восприниматься относительно системы; нет абсолютной истины или ложности, поскольку граница между истинным и ложным не может быть проведена безотносительно к остальным утверждениям , и т.д. Однако когерентная теория не обязательно должна принимать релятивистскую форму: скорее некоторое специфическое множество полаганий будет признаваться в ней привилегированным, а истина–определяться как когерентность в пределах именно этого множества.

Возникающие здесь проблемы таковы. Если когерентная система должна быть системой всех истинных утверждений, то нам не представляется возможным установить истинность отдельного суждения прежде, чем мы каким-то образом не выясним, какая именно система является системой всех истинных утверждений, а такой возможности у нас нет. Если мы сравниваем суждение с системой наших обыденных представлений или с какой-либо научной теорией, то его несовместимость с этими представлениями или с этой теорией будет означать ложность данного суждения только на том основании, что нам кажется, что эти представления или эта теория истинны. Но нельзя исключать такой возможности, что могут иметься две в равной степени всеобъемлющие, но разные или даже несовместимые между собой когерентные системы –как тогда решить, какая из них–система истинных пропозиций и какую следует избрать как основу для проверки других суждений?

Когерентная концепция истинности отличается от корреспондентной в двух сущностных параметрах: они дают не только различные теории отношения истинности, но и различные теории условий истинности. Согласно когерентной концепции, отношение истинности состоит в когерентности, а не соответствии, а условия истинности утверждений –это определенное множество других утверждений, а не особенности реального мира. Рассмотрим эти критерии по очереди.

Очевидно, что недостаточно понимать отношение когерентности как просто непротиворечивость. Согласно такой точке зрения, сказать, что утверждение является когерентным с определенным множеством утверждений, значило бы попросту сказать, что утверждение не противоречит ни одному утверждению из этого множества. Такая концепция когерентности неудовлетворительна по следующей причине. Рассмотрим два утверждения, которые не принадлежат определенному привилегированному множеству утверждений. Оба эти утверждения могут быть непротиворечивы с этим множеством, и в то же время все же противоречить друг другу. Если когерентность была бы просто непротиворечивостью, то сторонник когерентной концепции должен был бы утверждать, что оба утверждения истинны (или же, что если к привилегированному множеству утверждений добавить либо P, либо не-P, то в обоих случаях оно останется когерентным) –но при том, что они противоречат друг другу, это невозможно.

Отношение когерентности может быть также интерпретировано как некоторая форма логического следования, понимаемого здесь как строгое логическое следование или как следование в несколько более широком смысле.Согласно этой версии, предложение когерентно с некоторым множеством утверждений если, и только если оно связано отношениями следования с элементами этого множества.Однако этот подход будет требовать дальнейшего разъяснения понятия "следование", и так далее.

Наконец, возможно и более прямое решение –определение когерентности как отношенияsui generis , подобно тому, как сторонники корреспондентной теории рассматривают корреспонденцию. Вполне естественно считать, что человеческое сознание экземплифицирует определенные свойства (находится в определенных состояниях), в том числе свойства корреспондентности и когерентности.

В рамках когерентной концепции истины понятие "определенное множество утверждений, полагаемых истинными" все еще требует дальнейшего уточнения. Применительно к концепции значения как условий истинности мы можем рассматривать его как множество всех тривиально истинных утверждений, единственным образом определяющее объем понятия истины для всех членов определенного языкового сообщества . Лингвистическое сообщество понято здесь как множество всех носителей языкаL . Если мы соглашаемся с такой трактовкой понятия "определенное множество утверждений", то мы принимаем такую версию когерентной теории истины, которая является более онтологически нейтральной, чем ранее рассмотренные теории.

Сторонники корреспондентной концепции истины могут даже утверждать, что когерентная теория - вообще не теория истины; следовательно, они исходят из предположения, что они знают, чем является истина, то есть они имеют определение истины. И конечно, они знают, что такое истина: для них это–соответствие фактам. Действительно, когерентная теория истины–не теория соответствия фактам. Но сторонники когерентной концепции никогда не претендовали на это.

Как мы видим, корреспондентная и когерентная концепции имеют различные представления о природе условий истинности. Согласно когерентной концепции, условия истинности утверждений состоят в других утверждениях. Согласно корреспондентной концепции, условия истинности утверждений состоят не в утверждениях, но в независимых от сознания свойствах и особенностях действительного мира. Один из способов сделать выбор в пользу той или иной концепции истины (т.е. определить, в каких случаях та или иная концепция истины является более адекватной) состоит в том, чтобы обратить внимание на процесс, которым утверждениям назначаются условия истинности. С когерентистской точки зрения, условия истинности утверждения –это те условия, при которых говорящие (на языке) утверждают это предложение в своей речевой деятельности. Это означает, что говорящие могут употреблять утверждения только при тех условиях, которые сами говорящие и другие члены языкового сообщества могут распознать как обосновывающие эти утверждения. Отсюда становится важна предполагаемая неспособность говорящих "выйти вовне" своих полаганий. Это важно потому, что те условия, при которых утверждение когерентно с полаганиями говорящих, являются единственными условиями истинности в том отношении, что они являются единственными условиями, которые говорящие могут распознавать как обоснование нашего понимания этой референции. Когда говорящие в своей речевой деятельности утверждают то или иное предложение при этих (определенных) условиях, то эти условия становятся условиями истинности утверждения.

Итак, отношение когерентности реализуется посредством семантических связей между лингвистическими единицами, причем эти связи образуют открытое множество. Отсюда представляется возможным достаточно общий семантический подход, менее чувствительный к онтологическим требованиям –в частности, в нем снимается противопоставление семантического монизма (свойственного, например, корреспондентной теории), когда предметная область рассматривается как множество однородных объектов (элементов данного мира), и семантики возможных миров, использующей обращение к онтологически различным видам объектов: "объектам реального мира" и "объектам возможного мира". Когерентная истинность нейтральна к требованиям метафизической контроверзы реализма/анти-реализма и совместима с интуицией алетического реализма.

В статье "Когерентная теория истины и знания" Дэвидсон защищает аргумент, призванный "показать, чтокогерентность в итоге дает корреспонденцию (coherenceyieldscorrespondence)". С такой точки зрения, мы признаем, что наши полагания взаимно поддерживают друг друга, и принимаем их именно по этой причине.

Наиболее сильная и требовательная концепция когерентности, защищаемая британскими идеалистами, определяет когерентную систему полаганий как такую, в которой каждый член имплицирует отношение следования и сам следует из всех других.

Однако эта сильная концепция явно нереализуема в любой действительной системе полаганий, и вряд ли обладает когнитивной ценностью, так как она сделала бы все полагания, кроме одного, избыточными и необязательными.

Противоположной крайностью является отождествление (например, некоторыми логическими позитивистами) когерентности просто с логической непротиворечивостью, так как полагания логически непротиворечивой системы могут быть полностью несвязанны друг с другом, не давая таким образом никакой очевидной причины предположить, что какое-то из них является истинным. Более того, ошибкой было бы считать полную логическую непротиворечивость даже необходимым условием для любой степени когерентности, как это делали многие когерентисты: в действительности, еще до привлечения аргументов фаллибилизма (подверженность ошибкам, погрешность – К. Поппер), это подразумевало бы, что очень немногие, если вообще какие-либо, из существующих систем полагания являются непротиворечивыми вообще до какой-либо степени.

Наиболее надежная концепция когерентности, по-видимому, находится где-то между этими двумя крайностями. Логическая непротиворечивость может быть в таком случае признана высоко релевантным, но не абсолютным критерием.

Вопросы на семинар по истине:

Можем ли мы назвать хоть одну абсолютную истину, т.е. истинную во всех возможных контекстах, не подлежащую фальсификации.

Оперирует ли машина понятием истины? Может ли она лгать? Или играть? Например, машина, выигравшая у Каспарова, что же, действительно играла?

Если бы мы все были глухими, звук бы существовал? Что было бы с истиной в этом случае?

Позиция Платона-Гегеля. Истина как соответствие предмета самому себе или своей идеальной форме: «истинный человек», «настоящий патриот», «истинное золото».