СИМФОНИЯ ВЛАСТЕЙ, доктрина св. имп. Юстиниана Великого о гармонических отношениях между священством и государством.
Имп. Юстиниан подытожил формально процесс перерождения Римской империи из языческой в христианскую, найдя подходящий термин, с помощью которого он выразил идеал этого нового положения. Больше того, он придал четкую юридическую форму определению этого идеала.
Известный византолог А. А. Васильев считает, что «два труда Юстиниана оставили глубокий след в истории человеческой цивилизации и полностью оправдывают данное ему имя Великого. Это его гражданский кодекс и Собор св. Софии. Интересно, что каждый из этих двух великих трудов был окончен в 5-летний срок».
Прошло ок. 1000 лет со времени римских «Двенадцати таблиц», первого писанного свода римских законов. Количество старых римских законов и новых имперских законов стало огромным, и имп. Юстиниан решил уложить их в новое собрание.
В 528 началась работа комиссии из 10 юристов. (В этом тоже соблюдалась традиция: в 451 до Р. Х. была выбрана комиссия децемвиров, т. е. «десяти мужей», для составления «Двенадцати таблиц».) Уже в следующем году был готов Codex Justinianus, содержавший все имперские законы, начиная от имп. Адриана. В 553 были опубликованы Pandectae, являвшиеся сводкой 2 тыс. старых римских юридических книг, и Institutiones, руководство по гражданскому праву для студентов. Эти три труда были написаны по-латыни, уже недоступной для громадного большинства населения восточной части Римской империи, для которых были сделаны сокращенные переводы на греческий язык. Но благодаря такой «неутилитарной» публикации всех текстов на уже не употребляющемся языке было сохранено полностью «римское право, которое нам дало юридические основные начала, управляющие большинством наших современных обществ» (А. Васильев). В дополнение к сводке старых римских законов Юстиниан добавил ряд новых законов, составленных им самим, большая часть которых была написана уже по-гречески. Эти новые законы получили название «Новелл» («Novellae Leges»). (Гораздо позже, начиная с XII в., Кодекс, Пандекты, Институции и Новеллы были собраны в один Corpus juris civilis.)
В «Шестой новелле» имп. Юстиниан впервые четко определяет идеал нового соотношения между «священством и царством» как симфонию между ними.
«Шестая новелла» адресована «Епифанию, святейшему архиепископу царского града и вселенскому патриарху». Ее текст в трех вариантах (по-гречески, по-латыни и на средневековой латыни) занимает 12 страниц современного издания (15 на 25 см) мелким шрифтом.
Доктрина о симфонии определена в предисловии к этой новелле. В русской науке были в употреблении переводы основной части этого определения в следующей формулировке:
«Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, - это священство и царство. Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь… Когда священство беспорочно, а царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (симфония)».
Но набранная выше жирным шрифтом часть этого перевода является сокращением, опускающим требование к священству также «быть верным Богу» и сводящим требования к царству к условию «пользоваться лишь законной властью». Вся суть этого определения заключается в требовании правильного государственного строя с порядочной властью как необходимых предпосылок для доброй симфонии. Буквальный перевод этой фразы гласит:
«Потому, если первое поистине беспорочно и украшено верностью Богу, а второе украшено правильным и порядочным государственным строем, между ними будет добрая симфония, с которыми она для пользы человеческого рода предлагается».
Т. о., определение «правильный государственный строй» является одной из предпосылок, одним из необходимых условий для достижения симфонии. Имп. Юстиниан добавляет к этому условию еще и требование, чтобы такой строй был также порядочным, а по другой латинской версии - компетентным.
Значит, добрая симфония не является только лишь согласием между Церковью и государством, а тем более не является любым согласием. Достижение согласия в обыденном понимании этого выражения зависит от субъективной воли соглашающихся сторон. Но в этом конкретном случае доброй симфонии одной лишь субъективной воли к согласию недостаточно, т. к. абсолютно необходимо осуществление ряда объективных предпосылок.
Исключительная качественность греческого языка, на котором были написаны не только Евангелия, но также все постановления семи Вселенских Соборов, позволяют в данном случае уточнить смысл этого определения. Потому что симфония - это не только «согласие», но буквально - созвучие. Согласно «Этимологическому словарю русского языка» М. Фасмера, слово «согласный» калькирует латинское consonans или греческое «та симфона». Однако под словом «симфония» словарь дает буквальный перевод этого греческого слова как «созвучие». «Согласие» в обыденном смысле этого слова нужно было бы перевести на латынь как соncordia. Однако слово «симфония» в «Шестой новелле» в латинских текстах переводится как consentus и как consonantia, хотя выражение concordia имело очень широкое употребление в римской политической и юридической практике. (Напр., Цицерон определяет дух Римского государства наличием в нем свободы и согласия, libertas et concordia, конечно, в римском понимании этих понятий.) Слово concordia этимологически происходит от «сосердечия», т. е. от субъективного, сердечного предрасположения. «Созвучие» же, причем доброе, «агафэ», зависит от объективной и точно измеряемой частоты составных звуков. Благозвучные аккорды получаются только тогда, когда составляющие их звуки: 1) не одной частоты, ибо в таком случае будет не аккорд, а унисон; 2) имеют такие разные частоты, которые гармонируют между собой, ибо в противном случае будет не добрая симфония, а какофония, т. е. плохое созвучие.
Т. о., необходимые объективные предпосылки для достижения доброй симфонии между Церковью и государством, согласно учению (доктрине) имп. Юстиниана, можно изложить следующим образом:
1. Добрая симфония Церкви возможна только лишь с каким-нибудь из трех правильных государственных режимов, т. е. с монархией, аристократией или политеией (республикой), или, в крайнем случае, с каким-нибудь смешанным режимом, в котором преобладают эти правильные режимы. Но само это определение симфонии исключает возможность таковой с каким бы то ни было политическим строем, являющимся извращением правильных режимов. Значит, симфония Церкви невозможна ни с тиранией, ни с олигархией, ни с демократией (понимаемой в классическом смысле, т. е. как извращение политеии, или республики).
2. Кроме того, в рамках такого правильного режима необходима еще и порядочность или, по другой латинской версии, компетентность государственной власти.
3. Добрая симфония, требуя эти два условия от государства, не требует ничего от Церкви как таковой. Церковь, как Тело Христово, не подлежит никаким требованиям, ибо в данном случае имп. Юстиниан, адресуя «Шестую новеллу» Вселенскому Константинопольскому Патриарху, имеет в виду «Единую, Святую, Соборную и Апостольскую» Православную Христианскую Церковь, полностью верную подлинному Никео-Цареградскому Символу веры и всем догматам, постановлениям и правилам бывших до него четырех Вселенских Соборов этой Церкви. Зато эта новелла выдвигает недвусмысленные требования к священству «иерион»: для того, чтобы симфония была возможна, священство должно быть честным, беспорочным и полностью верным Богу. Значит, хотя само по себе священство и не является всей Церковью, все же от его качеств зависит возможность доброй симфонии Церкви с государством.
4. В основании всех этих предыдущих объективных условий для достижения доброй симфонии лежит равнозвучие царства и священства, каждого в своей сфере, ибо «оба происходят от одного источника», оба являются «величайшими дарами Божиими» и оба имеют одну и ту же цель «украшать человеческую жизнь» для «пользы рода человеческого». Именно принципиальное непризнание и непринятие такого своего происхождения или, тем более, ее принципиальный агностицизм автоматически исключают возможность доброй симфонии. Симфонию также исключает принципиальное непризнание, что оба, и царство и священство (при исполнении обоими всех указанных условий), являются «величайшими дарами Божиими», которые должны «украшать человеческую жизнь».
Из обзора этих необходимых предпосылок доброй симфонии явствует, что она на практике труднодостижима. Но, кроме того, такая сложная структура необходимых предпосылок для симфонии оказалась одной из причин ее непонимания, а вследствие этого и весьма распространенных ее совершенно неправильных трактовок.
Однако, являясь образцом идеальных соотношений между Церковью и государством, такая симфония характерна тем, что даже если она и не всегда достижима в совершенстве, ее принципиальное признание является одним из важных стимулов и ориентиров для стремления к легитимности государства и к беспорочности священства. А следовательно, через то и другое, к «украшению человеческой жизни».
Двумя главными видами непризнания симфонии в истории были доктрины цезарепапизма и папоцезаризма. Обе эти доктрины нарушают принцип равнозвучия Церкви и государства. Первая доктрина отдает превосходство государству, вторая - Церкви.
Весьма часто высказывались мнения, что в самой восточной Римской империи доктрина симфонии частично потерпела фиаско, т. к. в ней часто практиковалась система цезарепапизма. Но это отнюдь не так. Зачастую такое мнение вызвано недостаточным знакомством с доктриной симфонии и с историей этой империи.
В восточной Римской империи доктрина симфонии всегда была идеалом соотношений между Церковью и государством. Правда, идеалом труднодостижимым, а потому зачастую так или иначе нарушаемым. Однако эти нарушения почти всегда были практического, а не принципиального характера. Несомненно, имелись иногда и стремления к цезарепапизму со стороны тех или иных императоров, но эти стремления все же никогда не смогли кристаллизоваться в преобладающую доктрину.
Лишь в VIII в. императоры-еретики (иконоборцы) «в борьбе своей против установленных в церковной жизни обычаев стремились присвоить себе верховные права в церковном управлении и поставить себя выше власти патриархов» (Н. Н. Алексеев). Однако после преодоления иконоборческой ереси, уже в следующем веке, в обряде коронования (в «Эпинагоге», автором которой, по-видимому, был знаменитый ученый патр. Фотий) теория симфонии была снова «классически формулирована», как утверждает Н. Н. Алексеев: «Государство в ней уподобляется организму, составленному из многих частей и членов. Царь и Патриарх являются двумя главами этого тела, которые в симфоническом взаимном согласии и при полном разделении своих функций управляют государственным организмом» (Н. Н. Алексеев). Только вместо «государственным организмом» нужно было бы поставить «народным организмом».
Имп. Иоанн Комнин (1124-1130) пишет папе Гонорию II:
«Во всем моем управлении я признавал две вещи, как существенно отличные друг от друга: первая есть духовная власть, которую верховный первосвященник мира, царь мира Христос, даровал своим ученикам и апостолам, как ненарушимое благо… Вторая же есть светская власть, заведующая делами временными и обладающая, по Божественному установлению, одинаковым правом в своей сфере. Обе эти власти… отдельны и отличны друг от друга» (Ф. Курганов).
Конечно, в истории трудно точно измерять события для их точной классификации. Все же в данном случае можно утверждать, что на протяжении истории восточной Римской империи в большинстве случаев наблюдается не только принципиальное признание симфонии как доктрины, долженствующей направить в правильном русле соотношения между Церковью и государством, но также практическое сотрудничество между царем и Патриархом. Самые «великие дела» (как говорило посольство митр. Филарета в Польше в 1612) в Константинополе решались совместно царем и Патриархом. Ярким примером может послужить совместное решение о миссии святых Кирилла и Мефодия для просвещения славян. Это было самым великим совместным историческим делом Константинопольской Церкви и восточной Римской империи. Но даже и несомненно имевшие место столкновения между «священством и царством» в Константинополе своим конечным исходом в подавляющем большинстве случаев подтверждают действительность симфонии.
Английский историк Арнольд Тойнби в своем последнем труде (опубликованном посмертно) «The Greeks and their Heritage» отмечает «внушительный список» Константинопольских Патриархов, имевших конфликты с императорами. Причем, подчеркивает Тойнби, некоторым Патриархам удалось выйти победителями из этих конфликтов. Все же начиная с сер. XI в. «чаша весов склонилась в сторону Церкви». «В столкновениях римских восточных императоров с Константинопольскими Патриархами первые выиграли много сражений, но не выиграли ни одной войны…
Даже в тех случаях, когда принесенный в жертву Патриарх не получал личного удовлетворения, с прошествием времени обычно побеждало то дело, за которое он принес себя в жертву». Тойнби даже дает объяснение, почему это так получалось: «В религиозных вопросах восточные римские императоры в конечном итоге всегда терпели поражение, когда их политика отходила от преобладающего народного чувства». Значит, конечным атрибутом в конфликтах между императорами и Патриархами был народ, т. к. обе эти инстанции были институциями одного и того же народно-общественного организма и обе имели своей задачей «украшать человеческую жизнь».
«Выступления императоров за пределы их власти в сферу церковной жизни были далеко не обыкновенным делом… Каждый раз, когда императорская власть касалась важных сторон церковной жизни, она встречала резкий отпор со стороны представителей Церкви, и каждый раз в конце концов победу одерживала Церковь и никогда император» (Н. Заозерский).
На основании некоторых конкретных примеров, приводимых А. Тойнби, можно прийти к заключению, что конфликты между императорами и Патриархами зачастую даже вызывались самой системой симфонии в моменты, когда ее существование оказывалось под угрозой из-за нарушения тех или иных обусловливающих ее предпосылок. В таких случаях происходила реакция, чаще всего со стороны церковного руководства, выражавшаяся в том, что если добрая симфония существенно нарушается, то в таком случае нет необходимости скрывать этого, делая вид, что все идет нормально. Если нарушается подлинная внутренняя симфония, то и нет нужды сохранять внешнее согласие. Т. о., нарушение симфонии вело к потере внешнего согласия (консенсуса), что в свою очередь заставляло нарушителей рано или поздно восстанавливать симфонию, дабы вернуть согласие и мир. Напр., патр. Полиевкт (956-970) отказался короновать имп. Иоанна Цимисхия до отмены закона имп. Никифора II (приблизительно от 964), согласно которому для рукоположения епископов требовалось императорское согласие.
Для более совершенного понимания этой мировоззренческой и одновременно конституционной системы необходимо не упускать из виду, что симфония отнюдь не сводилась к отношениям между римскими императорами и Константинопольскими Патриархами. Симфония не была внутренним делом только лишь восточной половины Римской империи, а тем более внутренним делом только лишь Константинопольского Патриархата. Симфония существовала между империей и всеми пятью Патриархатами Христианской Церкви.
Во время имп. Юстиниана Великого все эти Патриархаты находились на территории империи. Однако ровно через 100 лет после опубликования «Шестой новеллы», сразу после смерти Магомета в 632, начинается мусульманская экспансия, которая уже к 650 приведет к потере для империи территорий, находившихся в юрисдикции Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского Патриархатов. В 669 пал Карфаген, а к н. VIII в. вся христианская Африка оказалась под мусульманами. Из Африки и Азии мусульмане попытались ворваться и в Европу, на востоке и на западе. В 718 арабы держали в течение целого года под осадой Константинополь, но город не сдался. Его защитник «имп. Лев III, т. о., стал спасителем Христианства». В 722 победа в Ковадонге астурийских войск над арабами обеспечила сохранение в Испании этого маленького христианского королевства, откуда затем и начнется «реконкиста» Испании.
В результате этих перемен в тогдашнем мире полностью изменилось и геополитическое положение всего христианского мира. Его центр тяжести стал перемещаться с северных, восточных и южных берегов Средиземного моря на северо-запад, во внутреннюю часть Западной Европы, а затем и на северо-восток, в Россию. В Западной Европе наступает период гегемонии бывших варварских королевств над остатками империи. В рамках этих процессов и происходит отход Римского патриархата (папства) от империи и его сближение с франкским государством, в конечном итоге приведший к потере симфонии, а затем и к искажению Символа веры на территории его юрисдикции.
Однако идея такой «апостасии» (отступления), как именуют некоторые западные авторы этот отход Римской поместной Церкви от империи, была трудноосуществима, потому что еще в VIII в. «империя была не только политической действительностью, но также и духовной, в рамках которой папы жили не менее, чем императоры, наперекор и несмотря возникавшим конфликтам». 11 из 13 пап между 678 и 752 были греками, сицилианцами или сирийцами. Именно в это время Рим перенимает с Востока четыре великих Богородичных праздника: Введение во храм, Благовещение, Успение и Рождество Богородицы. Папа Захарий еще в 742 извещает императора и Константинопольского Патриарха о своем избрании и посылает им свое исповедание веры. Юридически формально симфония между империей и Римской Церковью подтверждается чеканкой папских монет с изображением царствующих императоров и датировкой папских писем и документов годами царствования константинопольских василевсов. Лишь в 781 впервые появляются монеты с папскими изображениями и папские документы, помеченные годами папы. В этот момент оформляется конец симфонии между Римской Церковью и империей и начинается многовековая тенденция папоцезаризма на Западе, переметнувшаяся затем в противоположную тенденцию цезарепапизма.
<*> Isaev I.A. "Symphony of powers": interaction of power and authority.Исаев Игорь Андреевич, заслуженный деятель науки РФ, заведующий кафедрой истории государства и права Московской государственной юридической академии имени О.Е. Кутафина, доктор юридических наук, профессор.
Содержание статьи: статья посвящена проблеме взаимоотношения церковной и светской власти в так называемом состоянии "симфонического" единства в средние века в Европе и России. Власть патриарха и императора оказались сбалансированными и включенными в сферу действия канонического и имперского (римского) права. Особый случай представляла "симфония" в России X - XVII вв.
Ключевые слова: "симфония", власть, патриарх, император, римское право, каноническое право, Византия, соборы.
The contents of the article: the article is devoted to problem of interrelation of church and secular powers in the so called state of "symphonic" unity during the Middle Ages in Europe and in Russia. The power of patriarch and emperor turned out to be balanced and included into the sphere of action of canonic and emperor"s (Roman) law. The special occasion was the "symphony" in Russia of the X - XVII centuries.
Key words: "symphony", power, patriarch, emperor, Roman law, canonic law, Byzantium, convocations.
- Идея "симфонии" коренилась в априорном принципе солидарности, духовной и организационной, на котором строился еще монизм древнехристианской общины. Единство и одновременно с ним автономность заложили методологическую основу для "симфонической" конструкции позднейшего византийского периода. Церковная автономия проявилась в разделении функций: оставаясь вне императорской юрисдикции, Церковь осуществляла духовное заступничество империи перед Богом.
Авторитарная попытка Юстиниана восстановить утраченную Римскую империю не изменила ситуации. В VI новелле принцип "симфонии" получал идеологическое и юридическое обоснование. Церковь, как организация, рожденная еще до оформления юстиниановой империи, могла стать союзником государства в решении задач, не свойственных империи. В VI новелле "симфония" священства и царства уподоблялась взаимодействию души и тела человека, перенося антропологическую аналогию на церковно-государственные отношения.
Христианская метафизическая антропология перелагалась на язык норм с учетом традиционного авторитета экклезии, который империя могла с успехом использовать в своих целях. В государственно-правовую сферу оказывались включенными двухвековые напластования этических идей и построений, составивших источниковую и нормативную базу новой общности.
По мысли Юстиниана, церковь и государство различаются не иначе, как два социально-нравственных порядка, действующие каждый в своей сфере и олицетворенные в священстве и императорской власти <1>. Такое нравственное единодушие достигалось этическим единодушием закона и канона, скоординированных властью постановлений, государственных и церковных. В Номоканоне указывалось, что законы, противоречащие канонам, недействительны. Логическим последствием стало формальное сближение закона и канона, право императора наблюдать за тем, чтобы канонические правила соблюдались самим церковным управлением, и право отменять соответствующие церковные распоряжения, если император находил их несогласными с законами и канонами <2>.
<1> См.: Заозерский Н. О церковной власти. Сергиев Посад, 1894. С. 156.
<2> Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 153.
Подобные контролирующие функции указывали на вторичную роль императорской власти в образовавшейся "симфонии". Авторитет светской власти питался авторитетом власти духовной, которую он стремился укрепить мерами организационно-правового порядка. Именно с этой внешней для Церкви стороны начался процесс ее институализации и структурирования.
- Через воцерковление всех сторон жизни Империи, после придания христианству статуса государственной религии, предполагалось воссоздать и римский мир, но уже на основе православия. Политическая теология, предполагавшая богоустановленность священства и царства в пределах единой христианской империи, формулировала также и идею о вселенском императоре, наместнике Христа на земле. Империя становилась отражением Небесного града и его орудием. Фигура императора включалась в систему канонического права, и уже Константин постарался придать своему государству характер монархической общины, во главе которой встал сам император.
Наложение друг на друга римской и христианской идей дало неожиданный результат. От императора ожидали возрождения римского могущества, от христианства - переноса небесного града на землю. Две авторитетные идеи, дополняя друг друга, породили "симфонию" властей. Обе идеи базировались на предании и воображении. Нормирующими факторами могли стать в этой ситуации каноническое и... римское право. Однако такой нормативный синтез мог возникнуть только через посредство конвенциональных форм. Правовая "симфония" могла быть учреждена путем соборного соглашения, но не односторонним и императивным способом.
Соборность стала одним из условий "симфонического" единства. Интеграция Церкви и империи подкреплялась авторитетом институтов и традиций, репрезентирующих власть Христа и апостолов. Вселенские соборы V в. должны были придать своим догматическим постановлениям статус государственных законов. Процесс воцерковления отнимал у цезарей единоличное право на установление религиозных законов, подчиняя их соборным решениям Церкви. Рецепция римского права, проводимая Юстинианом, основывалась уже на признании явных приоритетов церковного права и веры над всеми остальными разделами права: Catholica lex стал означать "симфонический" церковно-государственный закон.
В преамбуле к Эпанагоге (IX в.) человек по-прежнему был представлен как духовно-телесное существо, состоящее из противоборствующих элементов. Его охраняет Закон, утверждающий целое и превращающий всякую двойственность в единство. Этот закон есть самодержец, идентичный императору: монархия, аристократия и демократия смешиваются здесь под водительством закона. Каноническое учение о том, что само государственное управление, как "искусство", есть по преимуществу служение Богу, расширяло пространство государственной власти, включая в него функции и задачи защитника и пастыря. Духовная и светская юрисдикция в значительной степени соединялись.
Две власти, два института, два типа служения не противопоставлялись друг другу. Акцент делался на согласии и гармонизации того, что следовало также и различать: не взаимопроникновение Церкви в Империю, а Империи в Церковь. Система "симфонии" семантически соответствовала евангельскому идеалу, демонстрируя неразличимость границы между Церковью и государством, их антиномическим "неслиянием и нераздельностью".
- Церковная рецепция римского права заметным образом повлияла на формирование собственно соборных процедур. Римское право в качестве церковного права подвергалось рецепции в момент появления первых канонических сборников, предложивших систематизацию церковного права, а кризис имперской государственности на Западе стимулировал развитие в Риме юридикционного централизма <3>.
Римско-католическая церковь (опять же используя авторитет римской имперской идеи) смогла стать организационным центром христианской Европы. Этому способствовали как ее религиозный авторитет, единственный духовный фактор, соединяющий погрязших в междоусобной борьбе светских правителей, так и последовательная борьба с внутрицерковными расколами и ересями. В ходе этой борьбы Церковь использовала как нормы собственного канонического права, так и государственно-правовые установления, все больше принимая образ особого "церковного государства" и тем самым удаляясь от первичного евангельского идеала.
Рудольф Зом заметил в этой связи, что церковное право стоит в явном противоречии с сущностью Церкви. Церковь хочет быть водимой, управляемой господством Божественного духа, право производит только человеческое господство и держится, главным образом, формы. Католицизм утверждал, что правовой порядок необходим Церкви, без Папы, епископов и священников нет Церкви, поэтому он предполагал наличие некоего "Божественного права", утверждающего такой порядок. Однако история права показывает, что все развитие церковного права определяется тем фактом, что Церковь в силу своей сущности не хочет никакого церковного права <4>. Церковная институализация с этой точки зрения оценивалась как самодостаточное явление, не нуждавшееся во внешнем оформлении и воздействии. Церкви достаточно ее авторитета, чтобы сохранить власть, и не требуется дополнительного правового оформления. (Напротив, Карл Шмит неоднократно подчеркивал юридизированный характер католической церкви, воспринятый вместе с римским правом.) Вопрос ставился следующим образом: обеспечивается существование "симфонии" властей формальным и правовым порядком или она держится исключительно на авторитете каждой из этих властей?
<4> Зом Р. Церковный строй в первые века христианства. СПб., 2005. С. 11 - 12.
Казалось, что решение проблемы было достигнуто активным вмешательством государственной власти в сами церковные дела. Уже во время монофизитских споров издаются вероисповедные указы, в которых формулировались критерии "кафолического христианства" и осуждались "еретические писания" несториан. Императоры, начиная с Константина, не только председательствовали на церковных соборах, но и отменяли каноны вселенских соборов (как сделал Алексей Комнин), вынося решение от своего собственного имени. Место римского прагматического jus sacrum стало занимать каноническое право catholica lex, ставшее частью имперского права.
- Выполняя важную функцию политического объединения, Западная церковь сумела выстроить устойчивую иерархию власти, поставив во главе ее единственную и максимально авторитетную в своей непогрешимости фигуру первосвященника. "Папоцезаризм" не мог допустить сбалансированной и равновесной "симфонии".
В конце V в. Римский Папа Геласий сформулировал идею о том, что предстоятель Римской церкви обладает первенством не в силу действия соборных постановлений, но в силу того, что он является преемником апостола Петра, первого римского епископа. Традиция и преемственность порождали авторитет власти. Юридическое обоснование верховенства именно Римской церкви базировалось на рецепции римского права предшествующего времени.
Но соборная форма еще долгое время будет использоваться на Западе, в частности в борьбе с арианством. Вместе с тем независимость и верховенство Римской церкви обосновывалось здесь в ходе борьбы и с явно монофизитствующей имперской церковью в Константинополе, что дополнительно стимулировало и создание корпуса канонического права. Соборы в силу традиции и авторитета приобретут значение "государственных" органов, оставаясь влиятельной, централизующей политические процессы силой и придавая империи пусть и химерические, но черты единства и целостности.
Власть, производя, организует, а организуя, она говорит и выражает себя как авторитет <5>. Империя не подавляет, но включает в себя. Имперская идея поэтому всегда оставалась антагонистом "симфонии": "...ее движитель не стабилизация, но экспансия". "Симфония" в публично-правовом смысле была чем-то похожа на конфедерацию как публично-правовое состояние, она всегда оставалась достаточно краткосрочной и неустойчивой. Симбиоз "церковь - государство" в чистом виде исторически образовался только однажды, в ситуации, когда решения первых церковных соборов стали иметь силу закона и когда Церковь проявила себя как государственный институт.
<5> Филиппов А.Ф. Новое об империи // Социологическая теория: история, современность, перспективы. СПб., 2008. С. 742.
В дальнейшем оба института остаются в дуальном положении взаимодействующих структур, уже никогда не соединяясь воедино. "Симфония" на все времена станет недосягаемым идеалом и воспоминанием, сакральной утопией теократического типа, и Арнольд Тойнби заметит, что церковь удачно использовала достижения и опыт переживающего упадок универсального государства для создания новых, своих собственных экуменических институтов, привлекая для службы в них выдающихся людей, которых не "смогло надлежащим образом использовать государство" <6>.
<6> Тойнби А. Постижение истории. М., 1999. С. 520.
- В свойственной Востоку политической организации константинопольский император занимал почти то же место, что и Папа Римский. Оказавшись в роли первосвященника, император также использовал модель "симфонии" для укрепления политического единства, но христианская империя с ее принципом универсальности предназначалась для решения более важной задачи - домостроительства человеческого спасения. Император выступал как сын Церкви, подданный той власти "вязать и решить" человеческие грехи, которой обладал лишь епископат <7>.
Православная церковь сама наделяла монарха правами старшего епископа. В этой роли его деятельность ограничивалась уже принципами и нормами канонического права, что особенно наглядно проявилось в построении судебно-административной системы, а элементы соборности пронизывали всю организацию властных структур.
Если поместные соборы Запада принимали решения, обязательные для светских правителей, а проблема инвеституры там еще долго оставалась политически актуальной, то соборы Восточной церкви все более становились похожими на сословно-представительные учреждения империи.
Гибель империи в XV в. не привела к политическому усилению церкви, что было вполне естественно. Церковно-духовный центр переместился в пространстве, сохранив традиционные отношения с верховной светской властью. Ранее подготовленная правовая база в форме кормчих книг и ранних княжеских уставов для церкви установила четкие границы между обеими сферами, не позволяя им сливаться друг с другом. Состояние "симфонии" даже не презюмировалось и воспринималось как дурное смешение властей (против чего позднее и выступали "старообрядцы").
Вместе с тем идея преемственности с Византией, ее империей и церковью была умело использована в политических целях самим государством. Принятие Русским государством православной религиозности и церковности под свою защиту подпитало его авторитет. Благодарная церковь придавала теперь уже национальной государственности черты сакральности и священного царства. С этим связывалась и идея создания Царства Божьего на земле. Такое слияние властей не создавало, однако, "симфонии". Церковь не претендовала на всеобщий охват даже в духовной сфере, ограничиваясь заботой об автономии собственной организационной и правовой сферы.
- Церковная и духовная зависимость русских князей от византийского императора и патриарха создавала определенное юридическое препятствие на пути вторжения светской власти в сферу церковной юрисдикции. Вместе с тем христианская идейная легитимация власти ("всякая власть от Бога") усиливала ее авторитет, а заодно порождала идею богочеловеческой природы верховной власти правителя. В перспективе, уже после падения Византийской империи, московские князья использовали эту идеологию для провозглашения себя "вселенскими царями". Москва становилась "третьим Римом". Каноническая самостоятельность Русской церкви сопровождалась усилением ее политической зависимости от национальной власти, ставшей преемником властных традиций византийских императоров.
Следствием этих процессов стала активизация участия государственной светской власти в осуществлении церковно-судебных действий. Юридическую базу сформировал Стоглавый собор 1551 г., решения которого были направлены на реформирование всех сторон церковной жизни по образцам византийской теократической идеологии. "Это был момент кристаллизации московской теократии, когда психологический фокус русского религиозного самоопределения сошелся в сердце московского единодержавца. Это была... соборность, свернувшаяся, собравшаяся в одну точку, но именно соборность, а не личный произвол" <8>.
<8> Карташев А.В. Вселенские соборы и соборность // Церковь.
И борьба с расколом в значительной степени носила государственно-политический характер. Государство взяло на себя заботу о чистоте, духовности и культе. Выдвинув эти задачи, государство признало особые приоритеты Церкви, древность и незыблемость ее авторитета. Но, взяв ее под защиту официально и юридически (в Соборном уложении 1649 г.), государство откроет дорогу всем последующим правовым регламентациям и ограничениям, которые оно предпримет уже в начале XVIII в.
Сопротивление Церкви государственной экспансии и ее стремление сохранить независимость духовной власти, вернуться к идеальному символу "симфонии" проходило на фоне церковного раскола. Аргументом в этой борьбе было не формальное юридическое положение патриарха, но именно его авторитет, побуждавший верховную власть мириться с его автономностью. Временная победа тогда досталась Церкви, царь подчинялся Соборному приговору, суд, администрация и финансы Церкви все еще оставались в руках духовенства и это продолжилось вплоть до начала XVIII в.
- Как писал Иван Киреевский, церковь "проникая все умственные и нравственные убеждения людей... невидимо вела государство к осуществлению высших христианских начал, никогда не мешая его естественному развитию". По мнению славянофилов, на Руси не было ни жесткой сословной разобщенности, ни "церковности мирских устройств" типа духовно-рыцарских орденов, инквизиционного судилища и других светско-духовных установлений Запада. Правовое развитие основывалось преимущественно на коренном единомыслии, на убеждениях, но не на мнениях <9>. Корни "симфонического" единства лежали в органическом устройстве самого общества, в вере и авторитете православия, но не в юридических предписаниях и внешнем, завоевательном насилии. Рассудочному богословию Запада противопоставлялись внутренняя ценность духа и "живая совокупность" Востока. Византийская "симфония" в чистом виде была воспринята именно здесь.
Идея "Москва - Третий Рим" только подчеркнула православный сакральный характер русского царствования, формализовала сам концепт "симфонии", выделив при этом ее пространственные координаты. Не изменяясь во времени, как некое смысловое единство, "симфония" перемещалась по поверхности земли, тем самым актуализируя и усиливая свой овеществленный аспект: идея собирания земель уже была чревата этатистскими, "имперскими" амбициями.
Русский монарх не принимал на себя функцию первосвященника, как это имело место в Византии, воспринявшей традицию римского понтификата. Но автономное положение Церкви уже в X в. было очерчено юридическими рамками Устава. Стремление к разделению сфер властвования и юрисдикций представлялось более ощутимым, чем стремление к соединению, слиянию двух сфер - сакральной и светской.
Русская национальная церковь подчинялась распоряжениям константинопольского патриарха, однако правовым предписаниям императоров (включенным в Свод законов Иоанна Схоластика и Номоканон) она должна была предпочесть "частные законы", основанные на самостоятельных гражданских источниках церковной юрисдикции <10>. Такая ситуация также усиливала роль государственного фактора в рамках "симфонии" властей и поддерживала тенденцию к дальнейшему отделению канонического права от права государственного. Но одновременно с этой тенденцией усиливалось и вмешательство государственной власти в разные сферы церковной юрисдикции. Государственное законодательство расширяет область своего воздействия внутри церковного мира, своими указами регламентируя порядок избрания иерархов, вопросы церковной дисциплины и церковного суда. Судебно-процессуальная и уголовно-правовая компетенция церковных судов постоянно сужалась... К XVIII в. "симфония" как система равновесия властей и как идея окончательно разрушается.
<10> Карташев А.В. Очерки по истории Русской церкви. М., 1991. Т. 1. С. 192 - 193.
Беспрецедентным в новейшей истории Русской Церкви и Государства Российского стало событие, свершившееся 1 декабря 2017 года в стенах московского кафедрального Храма Христа Спасителя. Конечно, само по себе посещение Владимиром Путиным этих святых стен - не удивительно и не ново. Глава государства не раз молился здесь, в том числе - в праздник Светлого Христова Воскресения - Пасхи Господней. Но одно дело - личная вера и молитва, а совсем другое - визит Президента на заседание Архиерейского Собора Русской Православной Церкви, высшего церковно-иерархического органа.
Конечно, было бы преувеличением отождествлять непосредственное участие ромейских (византийских) императоров, начиная со святого равноапостольного Константина Великого, во Вселенских и Поместных Соборах с кратким выступлением Главы Государства Российского на Соборе Архиерейском. И в то же время это деяние - поистине символично. Особенно в условиях, когда антицерковно настроенные деятели (как в России, так и за ее рубежами) - постоянно муссируют тему "сращивания Церкви и государства", подчеркивая, что именно это мешает развитию в нашей стране "институтов демократии" и "гражданских свобод".
Не будем останавливаться на дискуссии с либералами и прочими антицерковными радикалами, памятуя о евангельском предупреждении насчет "метания бисера". И в то же время попробуем понять, в чем же уникальность сегодняшней встречи Владимира Путина с иерархами Русской Церкви в перспективе церковно-государственных и церковно-общественных отношений. К слову, Святейший Патриарх Кирилл также подчеркнул историческое значение этого события, особенно, в свете того, что нынешний Собор приурочен к 100-летию восстановления Московского Патриаршества, произошедшего на фоне революционной трагедии 1917 года.
Напомним: в те трагические дни именно революция отделила Церковь от государства, сделав последнее светским, что в условиях большевистского режима означало "воинствующе атеистическим". Принцип светскости сохраняется и сегодня, однако из этого уже никак не следует, что государственные власти в своих отношениях с властями духовными должны придерживаться принципов, заложенных Ульяновым-Лениным сотоварищи. И именно это своим выступлением на Архиерейском Соборе особо подчеркнул Владимир Путин:
"Государство, уважая самостоятельность и независимость Церкви, рассчитывает на продолжение нашего соработничества в таких важнейших сферах, как образование и здравоохранение, сохранение культурного и исторического наследия, поддержка семьи в воспитании молодёжи, борьба с социальными недугами" .
Действительно, Церковь - не служанка государства, как это в значительной степени было в период после петровских западнических реформ, лишивших русских православных христиан их Предстоятеля - Святейшего Патриарха. И, конечно же, Церковь - не враг государства, как это считали большевики-богоборцы, всеми силами старавшиеся уничтожить все православное. Светская и духовная власти, в идеале, должны находиться именно в "соработничестве" (Владимир Путин очень точно подобрал это древнее церковнославянское понятие), являющемся главным элементом византийского принципа "симфонии властей".
Этот православный идеал взаимоотношения Церкви и государства был установлен в ставшей христианской Римской империи уже упомянутым императором Константином Великим еще в IV веке. Но наиболее точное определение симфонических отношений дал в 535 году от Рождества Христова другой великий византийский император - Юстининан I:
"Если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода".
Любые отклонения от этого принципа всегда приводили к серьезным историческим потрясениям, поскольку именно Церковь всегда сакрально и ценностно сближала государство и общество (речь, конечно же, не о так называемом "гражданском обществе" в его либеральном понимании, а о консервативном большинстве - нашем православном народе).
В значительной степени трагедия 1917 года произошла именно из-за этого разделения Церкви и государства, корни которого - в церковно-общественном расколе второй половины XVII столетия и западнических реформах века следующего. И неслучайно в своем выступлении перед иерархами Русской Церкви Владимир Путин отдельно призвал не забывать уроки прошлого:
"Мы должны помнить уроки прошлого, и чтобы общество развивалось уверенно и гармонично, важно восстанавливать единство нашей истории, залечивать раны, убирать разломы, нетерпимость, которые достались нам от былых эпох", - подчеркнул глава государства. Добавив, что примером исцеления разделений стало воссоединение Московского Патриархата с Русской Зарубежной Церковью в 2007 году, очень важный опыт обретения мира через братское прощение.
Примечательно, что событие, упомянутое президентом, стало серьезным шагом как раз таки в преодолении церковно-общественного разделения, порожденного революцией 1917 года и последовавшей за ней гражданской войной. Ни для кого не секрет: Владимир Путин имел к воссоединению с Зарубежной Церковью самое непосредственное отношение, и сегодня именно он продолжает возрождать утраченное столетие назад единение Церкви и государства - тот самый византийский принцип симфонии властей. И судя по всему, для Главы государства нет сомнений, что именно этот принцип делает Россию примером для многих других государств:
"Все больше людей смотрят на Россию как на ориентир незыблемых традиционных ценностей, здравого человеческого бытия. Убежден, чтобы достойно ответить на вызовы будущего, мы должны отстаивать справедливость, истину, правду, сохранить свою самобытность и идентичность, опираться на нашу культуру, историю, духовную, ценностную основу. Идти вперед, впитывая все новое и передовое и оставаться Россией - навсегда".
Добавить нечего. Разве только, еще два кратких заключительных слова, сказанные сегодня же Владимиром Путиным на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви: "С Богом!"
В знаменитой шестой новелле Юстиниана было записано: «Есть два величайших блага, дары милости Всевышнего людям - священство и царство. Каждое из этих благ, дарованных людям, установлено Богом, имеет собственное назначение. Но, исходя из одного и того же начала, оно и проявляется в единении, в совместной деятельности» .
В вышеупомянутом тексте обосновывается идея симфонии, неразрывного союза православной церкви и государства. К тому времени, как эта знаменитая шестая новелла была сформулирована императором Юстинианом, у данной идеи уже была своя история. Именно такое отношение между церковью и государством вынашивал в своих планах еще Константин Великий, взявший христианскую церковь под свое покровительство и придавший ей статус государственной. Эта концепция фактически уже была реализована начиная с правления самого Константина вплоть до правления Юстиниана включительно.
Как пишет А. Тойнби, политика Константина оказалась в высшей степени успешной. Церковь заняла уготованное ей место без сопротивления и даже охотно. Она и не помышляла о независимости, пока не столкнулась с выпадами против себя, последовавшими после смерти ее покровителя Константина Великого. С той поры папы на Западе, как и патриархи на Востоке, сетовали на потерю императорской защиты и пытались найти новый путь к защите своих интересов. В западном христианстве эта дилемма была решена с помощью воссоздания в виде папской Respublica Christiana - системы подчинения множества местных государств единой вселенской церкви. В восточном византийском варианте церковь подчинилась государству - призраку былой Римской империи .
Идея симфонии двух властей нашла отражение в византийском гербе: двуглавый орел означал не идею владычества над Востоком и
Западом, как иногда думают, а именно идею единения земной и небесной власти: одна голова символизировала автократора, самодержца, другая - патриарха. Такое же назначение религиозной символики сохранилось и в дореволюционной России, перенявшей византийский герб вместе с самой вышеназванной теорией государственноцерковных отношений, названной «симфонией». Слово «симфония» не имеет отношения к музыке, в переводе с греческого оно означает «единозвучание», или неразделенность церкви и государства.
Идея «симфонии» двух властей в теории выглядела прекрасно: церковь первенствует в делах небесных, государство - в делах земных. Сторонники теории «симфонии» утверждали, что и на практике все обстоит прекрасно. Их аргументация была следующая. Начиная с Константина византийский император при вступлении на престол получал чин диакона, что позволяло ему участвовать в церковных соборах и во многом определять их решения. Но патриарх, будучи формально на втором месте, мог как духовник наложить на императора церковное покаяние, запретить ему вход в церковь, отказать в венчании или разводе. Даже армия, которой командовал император, не могла пойти в бой без благословения патриарха. И если у императора была своя государственно-бюрократическая организация, то у патриарха роль таковой рьяно исполняли монахи и богословы. Можно считать, что силы духовные и светские уравновешивали друг друга. Была достигнута «симфония» двух властей, находившихся в союзе и согласии друг с другом. Нельзя не видеть, утверждали они, что благодаря этому принципу Византия не знала язвы, разъедавшей средневековую католическую Европу, - ожесточенной борьбы двух властей - светской и духовной - за абсолютную власть над обществом.
С точки зрения противников данной теории, отношения двух властей часто оказывались губительны даже для господствующей государственной церкви, поскольку светская власть с неизбежностью брала верх над церковью, так что даже слабые государи могли подчинить себе сильных патриархов. Но поистине в бедственном положении оказывались представители других конфессий, не принадлежавшие к государственной церкви, но являвшиеся подданными православного государства, поскольку союз православного государства и православной церкви не предусматривал для них места в общественной и политической жизни. «Симфония» церкви и государства не только допускала, но и прямо требовала применения принуждения для отстаивания того, что государственная церковь считала истиной .
Концепция «симфонии» исходит из того положения, что власть божественна по природе своей, т.е. земная власть, государство существует с ведома Господа. Но это очевидное для каждого верующего человека утверждение сторонники «симфонии» часто пытались трактовать таким образом, будто Божье веденье означает Его одобрение всего того, что творят люди в греховности своей. Вспомним, что св. Фома Аквинский, классический представитель западной христианской церкви, также придерживавшийся тезиса, что нет власти не от Бога, вместе с тем предлагал четко различать божественную сущность, форму и использование власти, которые благодаря людям могут стать никуда не годными.
В Византии, как в последующие века и в дореволюционной России, считалось, что государство, земная власть должны вести людей к Богу. Св. Фома Аквинский на средневековом Западе также придерживался подобной позиции, поскольку считал, что государство является приготовлением к высшему сообществу - государству Бога. Однако в дальнейшем под влиянием протестантизма западная политическая мысль откажется от этой идеи и противопоставит ей принципы свободы совести и отделения церкви от государства. В обоснование принципа отделения церкви от государства его сторонники будут ссылаться на новое прочтение Библии, на принцип разделения кесарева и Божьего, высказанный самим Христом, но отвергнутый историческими церквами. Протестантизм считает, что Христос не основывал государства, оно уже существовало, когда Он пришел в мир. Он основал церковь, которая хотя и существует на грешной земле, но уже принадлежит и божественному порядку, служит Богу и только Ему. С их точки зрения, теория «симфонии» нарушает Божью заповедь разделения Божьего и кесарева. Концепция «симфонии», устанавливающая союз государства с одной церковью в ущерб всем остальным, с их точки зрения, не выдержала проверки временем, поскольку не уберегла от катастрофы ни церковь, ни государство, причем не только в Византии, но и в дореволюционной России.
Во времена тревожные, подобные тем, которые в наши дни переживает Россия, непременным условием достойного преодоления испытаний является внутренняя сплоченность, национальное единство, немыслимое без сотрудничества Церкви, государства и общества. Сложившиеся в современной России взаимоотношения между Православной Церковью и государством принято на языке церковных актов называть соработничеством. В постановлениях состоявшегося 2 и 3 февраля 2015 года Архиерейского совещания Русской Православной Церкви содержится такое положение: «В современных условиях, когда вере и нравственности бросаются новые вызовы, особо значимыми становятся свободное соработничество Церкви, государства и общества».
В прошлом подобное сотрудничество Церкви и государства называлось симфонией. Этот термин употребляется ныне по преимуществу в историческом контексте, когда речь идет о Византии или допетровской России, - распространено убеждение, что византийская по своему происхождению симфония несовместима с политическими и юридическими реальностями современного мира, и говоря более предметно - несовместима с конституционным строем Российской Федерации. Между тем за подобным предубеждением стоит неадекватное представление об аутентичном содержании симфонии, о том, как она мыслилась в эпоху актуального применения этого термина; иными словами, мы имеем тут дела с семантической ошибкой.
Обратимся к текстам. В преамбуле 6-й новеллы святого сформулирован сам принцип симфонии: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни… И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие (по-гречески - симфониа , на латинском языке - consonantia. - прот. В.Ц. ) между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем».
Такое определение симфонии очевидным образом носит декларативный характер. У читателя, мало осведомленного в стилистике римского и византийского права, может сложиться неверное представление, что это черта, характеризующая всякое архаическое право, в том числе и римское. Римская юриспруденция потому оказала решающее влияние на позднейшее развитие права, что она отличается поразительной точностью и однозначностью определений, исчерпывающей детализацией всевозможных казусов, превосходя в этом современные правовые кодексы. Дело в том, что характеристика симфонии приведена в преамбуле (praefacio) закона, а не в самом законе. Законодатель осознавал, что симфония не правоотношение, которое можно ввести или устранить волевым актом, но это та реальность, которая предсуществует закону, составляя своего рода онтологическую основу христианской римской государственности.
Слово imperium адекватно переводится как «власть», и никакой специфически монархической идеи его семантика не содержит
Один из аргументов, которые выставляют против актуальности симфонии в наши дни, заключается в указании на то, что она подразумевает монархическую форму правления, несовместимую с государственным строем современной России. Но сила этого аргумента падает при внимательном прочтении оригинального текста преамбулы. В его славянском и русском переводе употреблено слово «царство». Ему соответствует греческий эквивалент - василиа . Но в латинском подлиннике новеллы - а именно латинский язык во времена святого Юстиниана и еще полстолетия после него, вплоть до правления Ираклия, оставался официальным языком государства и его правовых актов - употреблено слово imperium : «Maxima inter homines sunt Dei dona a supera benignitate data, sacerdotium et imperium», - так начинается преамбула 6-й новеллы. Слово imperium адекватно переводится как «власть», и никакой специфически монархической идеи его семантика не содержит. Точнее говоря, термин imperium , который в работах по истории Рима и римскому праву, ввиду его специфики, нередко оставляют фактически без перевода - «империй», - обозначает один из видов власти (potestas), а именно высшую распорядительную власть, включая и такой ее элемент, как командование войсками, вместе с властью судебной. В раннем Риме империй принадлежал царям, а затем, во времена республики, им обладали консулы, избираемые в виде коллегии из двух равноправных лиц на один год: во всей полноте «империй» принадлежал им за пределами города Рима, extra pommerium (вне померия), то есть за городской чертой, а в самом Риме, внутри померия, власть консулов была ограничена и подчинена сенату и комициям - народному собранию. В меньшем объеме империем обладали и другие республиканские магистраты, прежде всего преторы. В провинциях неограниченная власть предоставлялась назначаемым туда проконсулам или пропреторам. В условиях чрезвычайного положения, вызываемого военной угрозой, в республиканскую эпоху на строго ограниченный полугодовой срок назначался диктатор, чьи властные полномочия не имели ограничений и в самом «вечном городе».
Название государства imperium Romanum употреблялось уже во времена республики; оно синонимично выражению orbis terrarum , по-гречески - ойкумена (вселенная)
Слово imperium в сочетании со словом Romanum (Римская империя) обозначало совокупность территорий, контролируемых из Рима, включая провинции и зависимые государства - владения «друзей римского народа», или варварских царей, князей, племенных вождей. Это название государства - imperium Romanum - употреблялось во времена классической республики, задолго до Цезаря и Августа, как своего рода синоним выражению orbis terrarum , по-гречески ойкумена - вселенная. Подобным образом и в Новое время употреблялись выражения «Британская империя» или даже «Французская империя», даром что сама Франция была в ту пору республикой. Римское государство оставалось и называлось республикой - res publica (по-гречески - полития ) - и в эпоху, когда ею правили единоличные правители - принцепсы и императоры; республикой оно оставалось и после своей христианизации, при святых Константине и Юстиниане.
Титула «император» удостаивались и полководцы, не обладавшие верховной властью
От слова imperium происходит, естественно, и титул императора. В республиканском Риме он предоставлялся полководцам, командовавшим победоносными войсками и удостоенным триумфа - чести торжественного восхождения во главе армии на Капитолий (за исключением дней триумфов вооруженные силы не имели права находиться в Риме, внутри померия). Это почетное звание присваивалось полководцу сенатом, а в ряде случаев императором провозглашали своего военачальника сами легионеры. Первым из римских полководцев удостоен был императорского звания победитель Карфагена Сципион Африканский. Им пользовались в основном во время праздничных торжеств в честь победы, он сопровождал также имена полководцев в посвященных им надписях, но первоначально этот титул не был сам по себе сопряжен с какими бы то ни было дополнительными полномочиями. Постоянно носить титул императора стал Гай Юлий Цезарь, который ставил его после своих собственных имен. Но Октавиан Август начал писать слово imperator впереди личного имени, при этом, однако, его властные полномочия не были сопряжены с тем, что он титуловался императором, но вытекали из его должности принцепса - первого члена сената, что расширительно толковалось также и как звание первого гражданина Рима. При этом у Августа и преемствовавших ему принцепсов не было монополии на императорский титул. В I столетии от Р.Х. этого титула удостаивались и другие полководцы, не обладавшие верховной властью. Затем право именоваться императорами по факту, без принятия какого бы то ни было акта на сей счет, закрепилось исключительно за принцепсами. Но этот титул по-прежнему осознавался в тесной связи с одержанными победами, так что нередко он употребляется с добавлением числа, обозначавшего количество таких побед. Так, в титуле Траяна слово «император» повторялось дважды: Imperator Caesar Trajanos Imperator III - Император Цезарь Траян трижды император. Из двух высших званий - «император» и «принцепс» - одно имело преимущественно отношение к военной, а другое - к гражданской власти. Правители Рима были, если так можно выразиться, императорами для воинов, которые приносили им присягу, и принцепсами для граждан. С падением значения сената императоры уже, как правило, не усваивали себе звания принцепса, но император по-прежнему мыслился не стоящим вне и над республикой, а занимающим ключевое властное положение внутри республики. Самым лаконичным образом статус римского императора может быть охарактеризован так: это был верховный главнокомандующий, должность которого ставится в центр управления государством - республикой, или, по-гречески, политией.
Косвенным, но красноречивым признаком республиканского контекста императорского титула было то обстоятельство, что в и на Западе, до средневековья, не употреблялся титул «императрица» применительно к жене императора. Он звучал бы так же карикатурно, как, скажем, в наше время именование жены президента президентшей, а жены генерала - генеральшей. Императорским женам - часто, но не всегда - усваивался титул августы, восходящий, естественно, к Августу Октавиану и его супруге, удостоенной почетного имени, которое предоставлено было ее мужу. Когда же правительница государства усваивала себе власть, аналогичную не только по факту, но и юридически той, которой обладали императоры, - это случай со святой Ириной, которую мы ныне не вполне правомерно, только по языковой инерции именуем императрицей, - она называла себя в латиноязычных актах «императором». Именно так подписывалась под латиноязычными актами святая Ирина: Imperator Irina.
Греческий эквивалент титула императора не «василевс», но «автократор», что можно перевести на русский как «самодержец», притом что русское осмысление этого термина в его первоначальном значении указывает на суверенитет, на независимость, по контрасту с былой зависимостью наших князей от Орды. Греческие панегиристы давно величали императоров, или автократоров, царями - василевсами, по-латыни - rex , как титуловались до учреждения республики римские цари и как в Риме называли монархов варварских народов и племен, но в официальную титулатуру это слово было включено лишь при Ираклии, то есть уже только в VII столетии. При этом само государство и при Ираклии, и после него по-прежнему именовалось республикой и политией.
Титул «царь» тоже требует пояснения
Титул «царь» тоже требует пояснения. Именно это слово у нас принято употреблять как эквивалент греческого «василевс», но русское «царь», как и немецкое «кайзер» (Kaiser), - это трансформация имени Цезаря, которое, как и имя Августа, усваивали себе римские и византийские (ромейские) императоры, удостаивая им и некоторых других лиц: либо ближайших родственников - сына, брата, племянника, зятя, либо соправителей, не состоявших в родстве с императором. А делалось это с тем обычно, чтобы попытаться таким образом оставить преемником верховной власти лицо, удостоенное титулом августа или цезаря и тем самым привлеченное к участию в верховной власти, потому что никакой узаконенной наследственности императорской власти de jure в Византии не существовало, а по факту - хотя в известные периоды империей правили династические императоры, но всё же «порфирогенеты», или «багрянородные» василевсы, далеко не составляли большинства среди императоров. Наследственный принцип передачи верховной власти имеет совсем иные, не римские и не византийские корни. Он действовал в восточных монархиях, в эллинистических государствах и, наконец, у варварских германских народов, оказав лишь некоторое влияние на юридическую мысль и государственную практику Византии.
Такое, на первый взгляд парадоксальное, сочетание республики и монархии мы наблюдаем и в позднее средневековье, на примере другой страны, а именно Речи Посполитой, название которой - Речь - представляет собой перевод на польский язык латинского словосочетания res publica (общественное дело), при том что главой этого государства был король, избираемый на пожизненный срок. Впрочем, и императоры Священной Римской империи германской нации, даром что в течение столетий это были династические Габсбурги, юридически не наследовали власть, но избирались курфюрстами.
Этот экскурс в историю государственного права понадобился для того, чтобы показать неосновательность аргументов против симфонии, которые основаны на некорректном представлении о природе императорской власти, существовавшей в Византии; чтобы отвести доводы о несовместимости симфонии с республиканским государственным строем современной России. Более того, на поверку оказалось, что республиканский строй совместим и с симфонией, и с вполне республиканским по своему генезису титулом императора у главы государства, наиболее адекватным переводом которого на русский будет «верховный главнокомандующий».
Подлинная мысль, заключенная в аутентичной редакции акта, впервые провозгласившего симфонию, состоит в утверждении благотворности симфонии - соработничества и сотрудничества священства и власти, Церкви и государства. Кроме 6-й новеллы святого Юстиниана классическая византийская формула взаимоотношений между государственной и церковной властью заключена также в более позднем акте императорского законодательства, относящемся ко второй половине IX века, - «Эпанагоге»: «Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства». Что называется, лучше не скажешь.
Указывают на невозможность симфонии в поликонфессиональном государстве. Но была ли моноконфессиональной Византия? Очевидно, что нет
Еще одним из расхожих, банальных возражений против реализуемости симфонии в современной России служит напоминание о поликонфессиональности нашей страны. Но была ли моноконфессиональной Византийская империя во времена святого Юстиниана? Очевидно, что нет, не была: кроме православных, в ней проживали также в значительном числе монофизиты, гораздо меньше было несториан, в массе своей эмигрировавших в Иран; в византийской армии служили ариане из готов и других германских народов; существовали - правда, уже фактически на нелегальном положении - манихеи, монтанисты и гностики, общины которых можно уподобить сектам, в Российской империи именовавшимся изуверскими. Полной религиозной свободой пользовались иудеи и самаряне. В правление Юстиниана язычество доживало свой век, но в деревенской глуши оно еще держалось, и принудительных мер для крещения язычников не принималось; среди потомков римской аристократии - сенаторов и в Риме, и в других городах Запада - также оставались еще язычники, ностальгировавшие по римским древностям; на службе в войсках состояли варвары-германцы не только православного и арианского исповедания, но и язычники, каковыми оставались в ту пору еще в массе своей алеманны, и никто не принуждал их к принятию христианства. Наконец, среди интеллектуальной элиты также нередко встречались «эллины», как принято было тогда называть язычников. В их руках находилась знаменитая Афинская академия, правда закрытая Юстинианом, но ее профессора после закрытия школы эмигрировали в Иран не по принуждению, а добровольно. Впоследствии они вернулись на родину, и условием их возвращения, о разрешении на которое византийские дипломаты хлопотали при персидском дворе, отнюдь не ставилось их обращение к вере во Христа.
Миланский эдикт святого императора Константина очевидным образом базируется на идее равноправия приверженцев разных религий
Таким образом, если базироваться на всей полноте актов, связанных с симфонией, можно утверждать, что отсутствие инаковерующих или их неравноправие с приверженцами преобладающей религии вовсе не является непременным условием существования симфонии. Совершенно очевидно, что принципы, на которых базируется Миланский эдикт, даровавший свободу исповедания христианам и заложивший основы симфонии, не противоречат конституционному строю современной России, что они актуальны и ныне, равно как актуальна и выросшая из этого эдикта симфония.
